ругаешь Петра за крепостное состояние и за бюрократию, однако ж и оправдываешь его обстоятельствами времени; а я так и того не делаю, а просто нахожу, что он был величайший самодур своего времени»[44]. Салтыков-Щедрин понимал, как мучительно трудно будет России выламываться из петровской модели.
Тень Петра витала над судьбами лучших представителей русской интеллигенции.
Владимир Сергеевич Печерин – один из самых нетривиальных персонажей в истории русской мысли, талантливый филолог, бежавший из николаевской России, перешедший в католичество и на двадцать лет ставший миссионером и проповедником монашеского Ордена редем-птористов, основанного в первой трети XVII века для проповеди слова Божия среди бедных и обездоленных. Разочаровавшись в монашестве, уйдя из Ордена, Печерин, вернувшийся к напряженным размышлениям о судьбе России, писал из Дублина в октябре 1865 года своему племяннику: «Вы, мне кажется, смотрите с мрачной стороны на развитие русского народа. Если народ невежествен и учиться не хочет, то что ж тут делать? Нельзя же насильно его образовывать. Ведь петровская система никуда не годится. Тут надобно иметь терпение. Хорошие доктора, когда видят, что сами не могут помочь больному, оставляют действовать природу»[45]. То есть умудренный своим мучительным жизненным опытом, опытом радикальных решений, Печерин противопоставляет революционности Петра эволюционный метод.
Но деятельность первого императора – именно деятельность, а не результат, что принципиально, – одобряли люди, казалось бы, совершенно по-иному представлявшие себе смысл русской судьбы и пути ее реализации.
Алексей Степанович Хомяков, один из основателей славянофильства, ведущей историософской идеей которого была идея саморазвития общества, в своей основополагающей работе «О старом и новом», решительно отрицавшей правомочность вмешательства в процесс саморазвития внешних факторов, тем не менее позже писал: «…Один из могущественнейших умов и едва ли не сильнейшая воля, какие представляет нам летопись народов, был Петр. Как бы строго ни судила его будущая история (и бесспорно, много тяжелых обвинений падает на его память), она признает, что направление, которого он был представителем, не было совершенно неправым; оно сделалось неправым только в своем торжестве, а это торжество было полно и совершенно». И еще более определенно: «Трудно сказать, чего именно хотел Петр и сознавал ли он последствия своего дела. По всем вероятностям, он искал пробуждения русского ума.
Многие из его современников, может быть самые достойные его понимать, не поняли его. Петр вводил к нам европейскую науку; через это он вводил к нам всю жизнь Европы. Таково было необходимое последствие его дела, но в этом отношении он был не бессознателен. Его борьба была с целою несколько закосневшею жизнию, и он боролся с нею во всех ее направлениях. Он вводил все формы Запада, все, даже самые неразумные; он искажал многое, чего не должен был касаться; он искажал прекрасный язык русский, он искажал самое свое благородное имя, коверкая его в голландскую форму Питер; но это было ему необходимо. Он хотел потрясти вековой сон, он хотел пробудить спящую русскую
