Министерства внутренних дел и политической «охранки» и вообще со спецификой внутреннего управления в Российской империи, по сути, предупреждал Столыпина, еще не очень опытного в столичной большой политике. «Я могу утверждать… что никакое министерство, будь оно даже взято из состава Государственной думы, не сможет обеспечить порядок и спокойствие, пока какие-то неизвестные нам люди или темные силы, стоящие за недосягаемой оградой, будут иметь возможность грубыми руками хвататься за отдельные части государственного механизма и изощрять свое политическое невежество опытами над живыми людьми, производя какие-то политические вивисекции», – заявлял с думской трибуны Сергей Дмитриевич. Пытаясь объяснить, почему не исполняются требования Министерства внутренних дел и губернаторов о предупреждении погромов, Урусов утверждал: «Главные вдохновители находятся, очевидно, вне сферы воздействия министра внутренних дел…»30
На фоне «сенсационных» заявлений Урусова Петру Аркадьевичу не удалось убедить депутатов и публику в беспочвенности предположений о «двоевластии» и «теневых влияниях». Хотя он и пытался с демонстративной самоуверенностью утверждать: «Я должен сказать, что по приказанию государя я, вступив в управление Министерством внутренних дел, получил всю полноту власти и на мне лежит вся тяжесть ответственности. Если бы были призраки, которые бы мешали мне, то эти призраки были бы разрушены, но этих призраков я не знаю»31.
Печать более или менее лояльно описывала первое появление в Думе Столыпина.
«Г. Столыпин слушал речь Урусова с глубоким смущением, – отмечал репортер „Биржевых ведомостей“. – Его последняя реплика, которую он произнес с дрожащим от волнения голосом, свидетельствовала, что он сознал всю неотразимость поставленного Урусовым вопроса. Нужно отдать ему справедливость. Он произвел на собравшихся впечатление честного и корректного человека. Вместо ссылок на свое бессилие, он гордо взял ответственность на себя:
– Если бы призраки существовали, я бы или уничтожил их, или ушел в отставку.
И тон его речи, и искренность последних заявлений не оставляли сомнений, что этот человек, безусловно способный во имя порядка „закономерно“ двинуть пулеметы, органически чужд этой трусливой и в то же время зверской политике варфоломеевых дней и ночей…. Чувствуется, что министр внутренне проникнут сознанием правоты народного представительства и не относится к нему с обычным для наших сановников легкомысленным презрением… Из всеми сегодня признанной порядочности г. Столыпина необходимо сделать вывод: министерство должно будет уйти или… разогнать Думу»32.
Но общественное мнение все равно было на стороне Урусова, выступление которого сразу окрестили «исторической речью»: «Нет, не речь, а отходная бюрократии, окончательно дискредитированной в глазах цивилизованного мира… картина, переносящая нас в мрачные Cредние
