лама, которого я посетил вчера. Он глава монастыря Пе-кунгсы, что в 20 ли от Лхассы и примерно в 4000 ли от Гумбума. Там находится 1000 лам. Он одет в золотое, и у него такая же желтая китайская ламаистская шапка. Каждый раз, когда он переводил мои слова, он делал это в глубоком поклоне, почти шепотом и не поднимая глаз на Далай-ламу.
У последнего была желтая шелковая одежда с голубыми обшлагами на рукавах, украшенная традиционным для лам куском красной ткани. Сапоги китайского фасона были из желтого войлока с голубой тесьмой по швам. Никакого головного убора у него не было. На мой глубокий поклон было отвечено еле заметным кивком головы. Приняв принесенный мною голубой «хатак» и вручив мне такой же белого цвета, очень красивый, он начал беседу расспросами: из какой страны я приехал, какого я возраста и по какому маршруту следовал.
…По мановению вынесли приготовленный заранее кусок красивого белого шелка, на котором были вытканы тибетские буквы. Он вручил его мне, прося по возвращении передать это от его имени Его Величеству.
…Мне нужно было еще подробнее продемонстрировать браунинг, который я ему подарил. Он смеялся так, что все зубы сверкали, когда я просил пояснить ему, как быстро револьвер можно заряжать, положив туда одновременно семь новых патронов. Я извинился, что не привез лучшего подарка, но после двухлетнего путешествия вряд ли оставалось что-нибудь ценное, кроме оружия. Да и времена ведь такие, что револьвер может еще, кто знает, оказаться полезнее, чем самые ценные и святые предметы, – даже такому святому человеку, как он. Все это ему явно понравилось. Но сфотографироваться он все же не согласился. Он заявил, что его просили об этом многократно и что он всегда отказывал. Но в следующий раз, когда мы встретимся, я это смогу сделать, поскольку отныне, после того как он меня принял, он будет считать меня хорошим знакомым.
…Далай-лама показался мне человеком, полным душевных и физических сил. Но темы, которые затрагивала наша беседа, не дали мне, конечно, возможности точнее оценить уровень его развития. То, что его симпатии по отношению к Китаю и его господству «значительные», достаточно видно из той «инсценировки», которая сопровождала аудиенцию. Во время беседы он пару раз велел проверить, не подслушивает ли кто за дверной занавесью. Похоже, что в его словах было нечто, сказанное наполовину. Он никоим образом не выглядит личностью, согласной играть желательную правительству Китая роль, а напротив, человеком, который только и ждет случая спутать карты противника. Он среднего роста и худой, выражение лица нервное – что он, похоже, стремится скрыть. Взгляд у него уклончивый, особенно, когда он говорит; походка живая. На коже лица заметна совсем незначительная неровность – видимо, оспенные шрамы. Получить ясное представление о том влиянии, которое имеет Далай-лама на буддистов, тибетцев, монголов и бурят, разумеется, весьма трудно.
Каждый день множество народу с дарами прибывает в Ута-Шань для молитвы…[109]
