«Для нас это стало ужасным ударом, – писала Екатерина. – Это был дурак, заносчивый и грубый, все ужасно боялись этого человека и его жены, и, говоря правду, они были действительно зловредные люди». Даже мадам Крузе, чья сестра служила старшей камеристкой при императрице и являлась одной из любимиц Елизаветы, вздрагивала, когда слышала его голос.
Решение принял Бестужев. Канцлер, не доверявший окружению великокняжеской пары, нуждался в еще одном безжалостном цепном псе. «В течение нескольких дней после того, как месье Чоглоков занял свою должность, трое или четверо слуг, которых великий князь сильно любил, были арестованы», – писала Екатерина. Затем Чоглоков заставил Петра отправить в отставку своего камергера графа Дивьера. Вскоре после этого главный шеф-повар, хороший друг мадам Крузе, чьи блюда Петр особенно любил, был выслан из дворца.
Осенью 1747 года Чоглоковы ввели новые ограничения. Всем камергерам Петра запретили заходить в комнату великого князя. Петр остался в обществе нескольких слуг. Как только он начинал оказывать предпочтение кому-то из них, этого человека тут же удаляли. Далее Чоглоков заставил Петра выслать своего старшего лакея, «вежливого, разумного человека, который был приставлен к великому князю с самого рождения и давал ему много дельных советов». Камердинер Петра, грубый старый шведский солдат Ромбург, который в грубоватой манере рассказывал ему, как обращаться с женой, был уволен.
Ограничения становились все более жесткими. По приказу Чоглоковых всем под угрозой отставки запрещалось входить в комнаты Петра или Екатерины без предварительного разрешения месье и мадам Чоглоковых. Придворные молодых супругов должны были оставаться в передней, где могли переговариваться с Петром или Екатериной лишь в полный голос, чтобы все в комнате их слышали. «Теперь мы с великим князем, – писала Екатерина, – были вынуждены всегда держаться вместе».
У Елизаветы была своя причина для изоляции юной пары, она считала, что если они будут проводить больше времени в обществе друг друга, то быстрее произведут на свет наследника. В подобном расчете было свое рациональное зерно:
«В своем несчастье великий князь, лишенный всех, кто был к нему привязан, не в силах никому открыть свое сердце, обратился ко мне. Он часто приходил в мою комнату. Он чувствовал, что я была единственным человеком, с которым он мог поговорить, не опасаясь, что любое его слово может быть расценено как преступление. Я понимала его положение и жалела его, пыталась утешить, насколько это было в моих силах. Я часто чувствовала себя опустошенной после этих визитов, которые длились по несколько часов, поскольку он никогда не садился и все ходил по комнате, а я была вынуждена следовать за ним. Он ходил быстро, широкими шагами, и поспеть за ним было непросто. В то же самое время он продолжал непрерывно говорить на темы, касавшиеся военного дела. [Однако] я знала, что для него это было единственным развлечением».
Екатерина
