пожаловать в Японию!”
Под руку с отцом София взбиралась по ступенькам собора. До чего же неудобное платье! Пышное, тяжелое, узкое – София едва дышала. Вуаль закрывает глаза, трепещет на ветру, мешает разглядеть, что там под ногами. И зачем в этом величественном соборе? Почему не в их маленькой деревенской церкви? Нет, Говарду главное – пустить всем пыль в глаза, показать свое богатство! Майклу вот было бы все равно, где на ней жениться, и было бы необязательно приглашать на свадьбу всех этих влиятельных людей из правительства.
Но Майкл и не звал ее замуж, он испытывает к ней только дружеские чувства и ничего более.
Отец вдруг остановился.
– Ты только глянь, София, будто в честь твоей свадьбы! Все небо заполонили!
– Что? – София подняла голову, но вуаль мешала, и она откинула ее назад.
Яркие, веселые, разноцветно-полосатые, по голубому весеннему небу плыли десятки дирижаблей. Некоторые были огромные, как киты, другие – поменьше и поманевреннее: словно дельфины шныряли они меж своих больших собратьев.
Мечта Майкла исполнилась. Как он счастлив сегодня, должно быть! А она… На глаза Софии навернулись слезы.
А потом она услышала все приближающийся стрекот. Один из маленьких дирижабликов, в сине-золотистую полоску, направлялся к собору. Тарахтение мотора становилось все громче, дирижабль стал снижаться.
Он приземлился на то самое место, откуда только что отъехал экипаж, в котором прибыла София. Железные колеса стукнули о булыжник. Клекот лопастей приутих, но был все же громок. Из собора на крыльцо вышли некоторые из гостей.
В открытой корзине дирижабля находился Майкл. Он открыл дверцу, выкинул небольшой трап.
Майкл крикнул:
– София!
– Хорошо, что мистер Джонс прибыл тебя поздравить, – сказал отец, – но, право же, он мог бы приехать на более обычном транспорте.
А Майкл сошел на землю, бросился вверх по ступенькам, и, приблизившись, сказал:
– София, я люблю тебя! Я не понимал этого, пока другой не захотел отнять тебя у меня. Я был так глуп.
София выпустила руку отца и шагнула к Майклу. А тот говорил:
– Стань моей женой, дорогая! Сделай меня счастливейшим из смертных!
Ее толкнули к гильотине. И поставили на колени. Тяжелая рука палача опустилась на спину, наклонила ее голову к темному от чужой крови ребру доски, деревянный край больно надавил на горло, перекрыл дыхание, вызвал тошноту.
Ничего, секунда-две, и все будет кончено. Сейчас они прижмут шею сверху – второй доской с такой же выемкой посередине. А потом тяжелое лезвие сорвется с привязи. Говорили, все происходит так быстро, что не успеваешь ощутить боль. Гильотина была гуманным изобретением.
Но вторая доска не опустилась. Гром копыт грянул о помост, перед глазами Софи мелькнули золотые дельфины на синем полотне, никто не держал больше за плечи, и она отшатнулась от темной доски, вскочила на ноги.
Жан-Мишель
