статисты.
Они, прячась от тяжёлых взглядов Калерии, выпили по стакану страшного, ударяющего в голову грубого вина, в которое сам Илья в жёлтом октябре превращал с десяток килограммов синих, почти чёрных гроздей с лозы во дворе.
Стаканы не сдвинули – Илья пояснил:
– Это в память бравого парня, третьего дня положившего душу за други своя.
Вино преобразило бедолагу пилота. Выпрямился в кресле спокойный молодой человек с дерзким взглядом, с хорошими манерами, вернувшимися к нему вместе с умением держать себя постоянно на взводе.
– А что, крокодил? – Чуточку опьянев с отвычки, отчего его речь приобрела приятную развязность, молвил он. – Он не из каких-либо, м-м… учреждений? А?
Илья похлопал по ручке кресла.
– Ни, ни. – Твёрдо заверил он.
На Илью Чёрная Стрела не действовала, он только посмуглел и движения его стали вкрадчивей.
– Таких не держим-с.
– Да? – Ляпнул лётчик, не зная, что сказать. И сказал – А я думал…
Осёкся.
– Что старый продавец заклинаний для толпы был иных привычек, – подхватил Илья.
Каля, вставшая и направлявшаяся в кладовку, издалека вмешалась:
– Нет, тятенька норовили в сюртуке ходить и гостей любили собирать.
Илья небрежно, на правах семейного хроникёра, подкинул:
– Через то был и вызываем и расспрашиваем.
Лётчик приподнял рыжую до смешного бровь.
– Ух, ты.
Илья, ворочая столом со сползающей скатертью, шутовски кивнул:
– А то. И вот туда-то пошёл не в сюртуке.
Оля шагнула в комнату незаметно в светленьком платье, до того простеньком и скучном, что как бы его и не было вовсе, а наличествовала только лёгкая фигура, проступающая сквозь досадное облако. Она заговорила журчащим голоском:
– Авгур Прокопий прибил там посохом того, кто с ним беседовал. Ну, не насмерть… Это не из сборника городских легенд. – Добавила она, подходя, и зубки беличьи показала.
Лётчик молча размышлял.
– Думаете, не убежать ли? – Тихо спросил Илья.
Валерьян – оп! – поднял глаза, чисто выстрелил ими, и пробормотал:
– Вы меня за дурака числите или за кого? Лучше уж за дурака.
Илья одобрительно хмыкнул и пробормотал: «Эти плечи дорого стоят, хорошенький мой, дорого стоят».
– Что? – Улыбаясь, спросила довольно громко Оля. Ручейки журчащие иссохли.
Лётчик отвернулся к окну, чтобы взять вазу с яблоками. Олюшка показала распрямляющемуся и упёршемуся кулаками в колени Илье: шея гостя с рыжим пухом, выбившимся из-под бритвы, была красна густо.
Илья поднялся чёртом на пружинке, вышел. Лётчик – обычного цвета, вернувшийся в общество, различал в темнеющем окошке, что тот идёт через внутренний
