други мои, я вас понял, – кивнул Миронов. И тихо сказал молодому взводному, вышедшему из канцелярии лейтенанту: – А теперь смотри, как я этих «голодных» учить буду.
После чего громко крикнул:
– Дежурный, стройте роту!
Со всех углов на «взлетку» посыпались солдаты, ожидавшие построения на ужин.
Троих обжор Миронов выставил перед строем в том виде, в каком они были обнаружены: в майках, брюках и тапочках.
В расположении второй роты установилась необычная тишина.
– Равняйсь! Смирно! – скомандовал дежурный и повернулся к ротному.
– Вольно, – козырнул капитан Миронов. – Итак, товарищи солдаты. Вам, вероятно, интересно, почему три ваших товарища стоят сейчас перед вами в таком непрезентабельном виде? Я вам скажу. Это несчастные, голодные дети.
По строю пронеслась волна сдерживаемых смешков, а трое довольно упитанных «детей» потупились со смущенными улыбками.
– Бедные дети так страдали от недоедания, что даже не смогли встать с кроватей и дойти до столовой, чтобы утолить голод. Печально. Думаю, все со мной согласятся, если мы, не дожидаясь ужина, позволим этим несчастным доесть. Не дай Бог им станет плохо по пути в столовую.
Дежурный сержант уже стоял с пакетом. Пакет был передан провинившимся.
– Ешьте, – кивнул Миронов. – Даю вам честное слово, что рота никуда не двинется, пока вы все не съедите. Кушайте спокойно. Если рота немножко опоздает на ужин, это не страшно.
Солдаты неуверенно запустили руки в пакет. На свет божий выглянули: куриная ножка, огурец и шмат сала. Каждый неуверенно откусил от доставшегося ему продукта.
Строй все больше изнывал от еле сдерживаемого смеха. И чем больше и торопливее провинившиеся запихивали в себя снедь, тем неудержимее звучал смех.
А потом наступила тишина. Да и «голодающие» больше не хихикали. Они отворачивались, медленно пережевывая остатки еды. Рота погрузилась в гробовое молчание.
По всему было видно, что эти трое с большим удовольствием провалились бы сквозь пол казармы, лишь бы не стоять сейчас перед строем. Можно было не сомневаться, что такая наука пойдет им впрок больше, чем несколько внеочередных нарядов. Коллектив умел презирать. И если он выражал презрение смехом, презираемым от этого было не легче…
Ротный не смотрел на них. Он был, казалось, рассеян и бесстрастен. Ни гнев, ни презрение не читались на его лице.
А потом он заговорил, сначала приказав «обжорам», тоскливо доедавшим огурец:
– Приведите себя в порядок и встаньте в строй, товарищи солдаты… Хочу спросить у вас… У всех вас: почему? Почему это возможно – трое втихаря жрут, а остальные смотрят? Вы же сослуживцы, песни под гитару в сушилке вечерами поете, на физо вместе умираете, спите все в одной казарме… А завтра объявят тревогу – экипажи на машины, и вперед в поля! А там кухня подзадержится, и кто-то
