костяшки пальцев. И только Констанца стояла в стороне и буравила меня темными глазами. Моя сестра пропала, и виновата в этом я.
Мама осыпала меня ласками и суетилась, точно над младенцем. Завернула в одеяла, потребовала, чтобы отец усадил меня в свое любимое кресло у огня, затем принесла суп и даже чай с капелькой рома.
– Ох, Лизель! – причитала она. – Ох, Лизель!
Столь бурное проявление любви меня смущало. Мы с мамой никогда не были особенно близки; все наше время уходило на то, чтобы свести концы с концами. На маме держалась гостиница, на мне – семья. Я не умела выразить своей любви; между нами существовало понимание, но не было теплоты.
Заметив мою неловкость, мама промокнула слезы и кивнула.
– Слава богу, Лизель, ты цела и невредима.
Она снова превратилась в практичную, рассудительную фрау Фоглер, жену хозяина гостиницы. За исключением покрасневших глаз, все следы недавних переживаний исчезли.
– Мама боялась, что ты сбежала из дома, – шепнул Йозеф.
– С какой стати мне сбегать? – вытаращилась я.
Йозеф покосился на отца, сгорбившегося в углу. Он выглядел враз постаревшим, измученным и осунувшимся. Всегда беспечный и веселый, папа даже в зрелом возрасте напоминал того живого, талантливого и многообещающего музыканта, каким некогда был. Красная сеточка сосудов, проступивших на щеках от регулярных возлияний, придавала ему ребячливый вид, а общительная натура маскировала серьезные недостатки, скрытые от всех, кроме ближайшего окружения.
– Из-за того… из-за того, что тебе больше не для чего жить, – пробормотал Йозеф.
– Что? – Я попыталась сесть, но не смогла выпростаться из кучи одеял, наверченных вокруг меня, будто кокон. – Зефферль, не говори глупости!
На плечо мне легла рука Ганса.
– Лизель, – ласково проговорил он, – нам всем известно, как много ты трудишься на благо семьи, как стараешься ради Йозефа. Мы знаем, что ты полностью посвятила себя его карьере, жертвовала собственными надеждами и мечтами ради его будущего. Знаем мы и то, что даже родители нередко отдавали ему предпочтение перед тобой.
Я ощутила покалывание тысячи тонких иголочек. Ганс словно бы озвучил самые недобрые и эгоистичные мои мысли, признал мое право на обиду. Как ни странно, при этом я не испытала ни облегчения, ни торжества, лишь некий неясный страх.
– Все равно не понимаю, с чего вы решили, будто я убежала, – сварливо пробурчала я.
Ганс и Йозеф переглянулись. Этот их новый союз меня насторожил.
– Лизель, в последнее время с тобой происходит что-то неладное, – мягко начал Ганс. – Взять хотя бы твою привычку уходить в лес и подолгу оставаться там в одиночестве.
– И что в этом такого?
– Ничего, – пожал плечами Йозеф, – только… Ты постоянно повторяешь, что должна кого-то найти, что кто-то нуждается в твоей помощи.
Я напряглась.
– Кете.
Йозеф
