неопределенность, кризисИсторики издавна выстраивают интерпретации русской истории в период от революции 1905 г. до начавшейся в 1914 г. мировой войны вокруг двух полюсов – оптимистического и пессимистического. Простейший вариант подается в виде однозначного выбора: что ожидало Россию – неизбежный кризис и революция или же страна двигалась по пути разрешения конфликтов и создания функционирующего гражданского общества с обновленным политическим строем, чему помешали беспрецедентные тяготы Первой мировой войны? Факты, на которые ссылаются оптимисты (разумеется, исходящие из предположения, что упорядоченный прогресс – благо, а революция – зло), включают политические реформы, обеспечившие создание Государственной думы и насаждение элементарных гражданских прав, социальные реформы, призванные облегчить тяготы жизни и защитить слабых, непрерывный рост активности в общественной сфере, заполненной всевозможными добровольными объединениями, продолжение экономического развития, модернизация и прочие признаки прогресса и нормализации. Причем движение в сторону западной капиталистической демократии считалось нормой. Пессимисты указывали на ограниченный характер этих реформ, сохранение социального недовольства и конфликтов, а также на растущую популярность партий левого толка[85]. Свидетельства, предъявляемые обеими сторонами, убедительны, хотя, возможно, при этом происходит серьезное упрощение вопроса: вместо того чтобы рассматривать два альтернативных исторических исхода, не следует ли поставить в центр внимания саму противоречивость этих лет, их невнятность и отсутствие четкого направления, в потенциале способное привести к самым непредсказуемым последствиям?
Противоречия и невнятность, несомненно, изобилуют после 1905 г. Новые «Основные законы», принятые в мае 1906 г., наделяли Государственную думу законодательными и бюджетными правами, но в то же время во многих отношениях ограничивали ее полномочия: так, у парламентариев отсутствовал контроль над назначениями в Совет министров и за его действиями, а также над значительной частью бюджета. Помимо этого, непропорциональная избирательная система ставила в привилегированное положение те социальные классы и группы, которые считались консервативными. Профсоюзы и забастовки были разрешены, но полиция сохраняла обширные полномочия по надзору за профсоюзной деятельностью и была вправе запрещать профсоюзы при малейших признаках их политической деятельности. Государство дало гарантии более широкой свободы прессы. Но печатные издания, переступавшие пределы разрешенной свободы слова, подвергались штрафам и закрытию. Противоречия лишь углубились после того, как новый председатель Совета министров Петр Столыпин летом 1907 г. в надежде получить более послушный законодательный орган (непокорные Первая и Вторая думы были распущены царем прежде, чем истек срок их полномочий) пересмотрел избирательный закон, снизив представительство крестьян, рабочих и лиц неправославного вероисповедания и увеличив представительство дворянства, владеющего
Различные варианты этой дискуссии между оптимистами и пессимистами – излюбленного занятия нескольких поколений американских преподавателей русской истории— можно найти в большинстве англоязычных работ, посвященных истокам революции 1917 г. Самым влиятельным научным трудом, бросающим вызов западному оптимистическому нарративу (советские и марксистские ученые, разумеется, считали революцию неизбежностью и благом), является: Leopold Haimson, “The Problem of Social Stability in Urban Russia, 1905–1917” (part 1),
