сложенный вдвое листок бумаги.
– Это я нашла у себя под дверью, когда ходила переодеваться. Хотела дождаться Хилари. Но, наверное, вам обеим тоже надо показать. Вот, пожалуйста. Возьмите. Откройте. Прочтите. И вы, и вы.
Миссис Форрестер смерила ее взглядом, нахмурилась и развернула бумагу на расстоянии вытянутой руки – так, чтобы Трой тоже могла видеть какие-то неестественно огромные заглавные буквы, отпечатанные на машинке:
«ВЕЛИКАЯ ГРЕШНИЦА, БЕРЕГИСЬ!
ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА – ВМЕСТИЛИЩЕ МЕРЗОСТИ
НЕ ПРЕТЕРПИТ ОТ БЛУДНИЦЫ В ДОМЕ СВОЕМ!»
– Что за гадкая белиберда? Где ты это взяла?
– Я же вам сказала. В своей комнате под дверью.
Миссис Форрестер сделала резкое движение, как бы желая изорвать послание в мелкие клочки, но Крессида порывистым жестом остановила ее:
– Нет, не нужно. Надо показать Хилари. Очень хочется надеяться, что хоть это в корне изменит его мнение о негодяе Найджеле.
Вскоре мужчины присоединились к дамам в гостиной. Прочтя анонимку, Хилари вдруг притих. Довольно продолжительное время он только молча глядел на нее и хмурил брови. Смит заглянул ему через плечо и тихо, протяжно присвистнул. Полковник переводил взгляд с племянника на жену. Та неопределенно покачала головой, и старик, по-прежнему ничего не понимая, принялся с одобрительной улыбкой любоваться на «ветку поцелуев» и рождественскую ель.
– Ну как, малыш? – прервала молчание миссис Форрестер. – Что ты об этом думаешь?
– Не знаю. Полагаю, меня хотят навести на некоторые мысли, причем неверные, тетя Клумба.
– Что бы кто ни думал, – вмешалась Крессида, – а найти такое у себя в спальне – удовольствие ниже среднего.
После этих слов Хилари вдруг разразился странной философской речью – какой-то вкрадчивой, сдержанной и двусмысленной. То, что случилось, конечно, жутко неприятно и действует на нервы, но все же это ерунда, и Крессида не должна позволять всяким детским глупостям выбить себя из колеи. Она ведь такая разумная. И вообще, дело не стоит выеденного яйца.
– Вот гляди, – хозяин усадьбы театрально взмахнул рукой в сторону камина, – гори она огнем, пошлая, тупая, бездарная, бессмысленная писанина.
Клочки бумаги полетели в очаг, тут же сморщились, почернели, буквы глупого и несуразного текста мелькнули в языках пламени и, сделавшись на мгновение гротескно выпуклыми и отчетливыми, обратились в прах, в неосязаемое воспоминание – навеки исчезли из этого мира.
– Прочь-прочь-долой! – пропел Хилари странно хриплым голосом и «в доказательство» помахал руками словно крыльями.
– По-моему, ты зря это сделал, – холодно отчеканила Крессида. – Записку надо было сохранить.
– И я того же мнения, – глухо поддакнул Смит. И добавил: – Улика.
Трой испуганно вздрогнула, услышав термин, столь явно относящийся к профессиональному жаргону
