их. Нужно увести их с улиц, где иначе они неминуемо попадут в неприятности. Это местечко, куда вы направляетесь, Элим… Оно не в моем приходе, но я кое-что знаю и хочу вас предупредить. Элим – как у нас говорят, свободный тауншип. Африканцы селились в нем с начала столетия. Они строили дома и владеют этими домами уже несколько поколений. Сдается мне, в Элиме сейчас живет где-то тысяч пятьдесят.
– Нам так и рассказывали, – вставил Ральф.
– Но теперь нет никакой безопасности, никакой уверенности в будущем. Софиятаун[17] уже снесли, Элим вполне может оказаться следующим.
– А людей куда переселяют? – спросила Анна.
– Вот тут, дорогая, во всей красе проявляется сущность апартеида. Правительство желает вернуть чернокожих в места их исконного обитания. – Снова с трудом повернув голову, старик заговорил сурово и торжественно, будто обращался лично к президенту, которого нашел в себе смелость обвинить во всех этих глупостях. – Вы лучше разберетесь в происходящем, когда поселитесь и освоитесь. Но вам следует помнить, что ваше местожительство – временное, опасное и готовое исчезнуть в любой момент. Эти люди в правительстве каждое утро считают потраченным зря, если не придумали очередной гнусный закон. А африканцы уверены, что у них украли будущее.
– Признаться, я не готов к такому, – сказал Ральф. – Не думал, что все настолько печально.
– Тогда зачем приехали?
Ральф замялся, подыскивая ответ. Он же не мог сказать, что попросту сбежал от своей семьи.
– Я считал своим долгом… ну… внести лепту. Мы оба так считали. Но мы и знать не знали…
– Вы молоды, – произнес архиепископ, – и как-нибудь да свыкнетесь. И потом, всегда есть вера и надежда. Если позволите, дам вам один совет. Что бы вы ни делали, опирайтесь на Господа. Меряйте свои поступки на весах вечности. Понимаете, о чем я? Иначе вас поглотят сиюминутные хлопоты, а повседневные мелочи искалечат ваши души.
– Отличный совет. Спасибо, – поблагодарил Ральф. – Годится в любых обстоятельствах, если ему, конечно, следовать.
– Будь я чернокожей, – подала голос Анна, – и живи я в этой стране, не знаю, верила бы я в Бога или нет. С такими-то законами.
Архиепископ нахмурился.
Ральф поспешил вмешаться:
– Люди могут решить, что раз их так угнетают, раз твердят, что они существа низшего сорта, раз на их долю выпадает столько испытаний, то Господь от них отвернулся. По-моему, вполне естественная мысль.
На это архиепископ разразился целой речью, позволил прорваться наружу чувствам, заговорил резко и отрывисто, будто перейдя с человеческой речи на лай. Он упомянул о «жалком светском гуманизме» (соблазн поддаться которому, судя по всему, приписал Ральфу), а христианскую веру поименовал «оплотом величия рода людского». Было очевидно, что эти выражения он заимствует из проповеди – то ли из той, которую сочиняет,
Пригород Йоханнесбурга, населенный чернокожими; расселен и снесен в 1956 г.
