тошно.
Но иногда весовая мастерская приносила неожиданные радости. Однажды Вовка не вышел на работу, и я трудился один. Товарные весы, обсыпанные чем-то белым, попались на этот раз особенно грязные. Я с тоской, нехотя отвалил щелястую платформу. Внутри рамного ящика рычаги утонули в каком-то белом порошке. Чертыхаясь, я взял щепотку, поднес к свету, понюхал, потом попробовал на язык. Мука? Взглянул на накладную: отправитель – Мельница имени Ленина… Мука! И сколько! Вот это да!
Как же ее унести? Ни мешка, ни сумки. В карманы! Ага – кепка!
Ладошкой я тщательно выгреб муку и пересыпал ее в кепку. До обеда полчаса. Кепка оказалась вместительной, но она уже полна. Остатками набил карманы штанов. На башне пробило двенадцать. Я отряхнул белые брюки, прижал кепку к груди и побежал к проходной. Лишь бы выпустили! Лишь бы не остановили! Но мне сегодня везет: вахтерша в проходной, жуткая стерва, даже не посмотрела в мою сторону, так как бурно ругалась со сменщицей.
Я за воротами! Ура!
Взбежал по лестнице, ворвался домой и торжественно водрузил кепку на столе. Выворотил карманы в тарелки. Мука! Мука! Настоящая белая мука с мельницы имени Ленина!
Быстро проглотил свой суп, заказал маме блины на вечер и в приподнятом настроении побежал обратно на завод.
Через пару дней я с великим облегчением подал заявление об увольнении. Для этого появилась важная причина: круто менялась вся жизнь нашей семьи.
Детский дом N 55/61, в котором работает Мирра, эвакуируется из Ленинграда. Мирра уезжает с детдомом и забирает с собой маму и меня. Папа и Лиля остаются в Ленинграде, каждый на своем посту: Лиля в госпитале, папа – главным инженером коммунального хозяйства Южного района. Нас ждет новая неведомая жизнь – жизнь в разлуке со своими, в тесном постоянном контакте с коллективом детского дома.
Часть вторая
Детский дом № 55/61
11 марта 1995 года, накануне пятидесятой годовщины со дня окончания войны, в квартире Гени Морица был накрыт большой стол на двадцать человек, который, по установившейся неписанной традиции как всегда ломился от яств. Колбаса трех сортов, ветчина, сыр, шпроты, селедка, разнообразные салаты… Бутылки с вином, водкой и фруктовыми соками. Гостеприимный Гена и его жена подавали гостям горячее мясо. А спустя час-полтора стол с закусками сменился на сладкий – с чаем, пирогами, домашним печеньем, фруктами и наборами шоколадных конфет.
Столь подробное описание стола приведено не случайно.
Мы, дети блокады, чудом выжившие в смертельную голодную зиму 41–42 года, будем до последних наших дней помнить серо-зеленый сырой кусочек дурандово-опилочного хлеба величиной в два спичечных коробка – нашу суточную пайку, которую мы съедали, часто не донеся из булочной до дома, а потом мучительно ждали новой пайки во мраке и стуже наших обезлюдевших квартир. Поэтому обильный стол и вкусная разнообразная еда для нас – не чревоугодие гурманов, а некий
