командное училище. У Екатерины Михайловны до сих пор стоит в ушах его незабываемый счастливо-ликующий возглас: «Мама, приняли! Говорят, не только в десант – в космос отправлять можно!»
После окончания факультете Спецназа Миша служил на Дальнем Востоке. Однажды позвонил: «Папа, я уезжаю в Чечню. Только, пожалуйста, ничего не предпринимай».
«Хотя я бы не стал никуда звонить, – говорил Василий Васильевич в одном из интервью вскоре после трагедии. – Я понимал, что, если я его не отпущу в Чечню, это плохо скажется на дальнейшей судьбе Миши. Хотя уберечь его от Чечни было элементарно: командир бригады на Дальнем Востоке – мой бывший подчиненный. Да и в ГРУ достаточно людей… Жена тоже все понимала и не отговаривала сына. Она ведь всю жизнь со мной была во всех передрягах. Кроме Афганистана, конечно…
Миша попал в Чечню 18 января 1995 года, а погиб на следующий день… 20-го утром мне об этом сообщили. А я в это время в госпитале лежал, у меня было двустороннее воспаление легких. Даже когда было прощание с сыном в госпитале Бурденко, меня выпустили на час. Я еще после этого полтора месяца там пролежал.
Тяжело, очень тяжело… Как именно погиб Миша, что там произошло, я не знаю».
У смерти причины разные, но результат один – беспощадный, необратимый. Хотя Миша был дважды женат, но детей не оставил. И снова фамилия Колесник, о чем так трогательно заботился незабываемый Семен Гордеевич, осталась без мужского продолжения.
Такое вот шекспировское драматическое напряжение переживала эта семья. Работая над материалами Книги Памяти о спецназовцах, погибших в Афганистане и Чечне, я много раз сталкивался с родительским отчаянием: «Зачем, зачем я отпустил(а) его на эту проклятую, никому не нужную войну? Надо было пойти на все, но не пускать!»
Драматизм родительского отчаяния Колесников был сильнее, чем у тех, кому надо было «идти на все». Василию Васильевичу достаточно было, как говорят, «мизинцем шевельнуть». Екатерине Михайловне была бы простительна «материнская истерика», подталкивающая мужа. Но это были бы уже другой Василий Васильевич и другая Екатерина Михайловна. Это уже не был бы «брат во кадетстве» с крепким моральным стержнем, не поступающийся честью офицера ни при каких обстоятельствах. Это уже была бы не жена боевого офицера, настроенная с ним на одну волну, для которой его офицерская честь, может быть, более свята, если можно так сказать, потому что жене приходится быть вдвойне бдительной, чтобы не бросить тень на нее даже ненароком.
Нашлись бы люди, которые «с пониманием» бы отнеслись к родительским «слабостям». И Миша бы остался жить. Найдутся и люди, которые будут подкладывать даже теоретический оправдательный фундамент под «слабину», мол, человеческая жизнь дороже компромисса с совестью. И неподсудно бы это было миру. Но сколько раз в оставшейся жизни и Михаилу, и родителям пришлось бы опускать глаза при встрече с подобными сюжетами и – главное! – оправдывать их?!
В
