ликёром и поделилась кое-какими пикантными подробностями жизни поэта. Гости подхватили разговор: соревнуясь в осведомлённости, они стали перебирать донгуанский список жертв Александра Сергеевича. Один слышал про соблазнённую на юге жену графа Воронцова, другому ведомо было насчёт княгини Авдотьи Голицыной, третий помянул красавицу-супругу генерала Закревского…
Услыхав имя министра, задремавший было Кирила Петрович разлепил веки и завёл речь о бездарной борьбе с холерой, но тут в дверях с книгою в руках показалась его дочь Маша. Она слышала разговор из соседней комнаты и сказала, ни к кому в особенности не обращаясь:
– Толпа жадно читает исповеди, мемуары и записки, потому что в подлости своей радуется унижению высокого. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Смотрите: он мал, как мы, он мерзок, как мы… Неправда ваша! Пускай он и мал, и мерзок, но не так, как вы – иначе.
Троекуров нахмурился. Захмелевший Спицын, истолковав это на беду свою неверно, со снисхождением в голосе возразил:
– Господь с вами, Мария Кириловна! Все одним миром мазаны, что Пушкин, что Байрон, что этот… как его… – Он помянул ещё нескольких властителей дум. – Да все, говорю вам, все до единого!
Голосом Антон Пафнутьевич напоминал оперного кастрата; над полной грудью подрагивало лоснящееся желе подбородков, а пальцы шевелились, как черви, словно ощупывая тех, о ком шла речь. Маша закусила губу, круто развернулась и вышла. Гости не отнесли её слова о подлости на собственный счёт. Они вернулись к разговору, и Спицын никак не мог подумать, что Кирила Петрович сочтёт его обидчиком дочери.
На следующий день втайне от всех одного из цепных медведей перевели в подвальную комнату барского дома. Комната была совершенно пуста: лишь на дальней стене ввинтили кольцо и к нему толстою верёвкой привязали зверя так, что он мог свободно дотянуться почти до двери. Вскоре у Троекурова снова набрался полон дом гостей, которых посреди застолья пригласили взглянуть на коллекцию вин в подвале.
Сопровождаемые слугами гости вслед за хозяином спустились по винтовой лестнице и пошли длинным коридором. Лишь только Спицын поравнялся с дверью медвежьей комнаты, двое дюжих слуг по наущению Кирилы Петровича подхватили помещика под руки и втолкнули внутрь, а дверь немедля заперли на ключ.
В полумраке Спицын сперва почуял тяжёлый запах и лишь потом заметил сопящее косматое чудовище, которое поднялось из дальнего угла. Помещик тонко заверещал и бросился барабанить в дверь.
– Помо… помогите! – срывающимся голосом умолял он с оглядкою через плечо. – Выпустите меня! Отоприте, Христа ради! Здесь… здесь медведь!
Зверь был голоден и раздражён. Встав на дыбы и до крайности натянув верёвку, он попытался дотянуться до Спицына. Когти слегка зацепили обширное помещичье гузно; Спицын заорал во всю мочь, медведь ответил ему коротким рыком, а из-за двери послышался насмешливый голос Троекурова:
– Как
