пионерским голосом. Когда она пела «Там вдали, за рекой зажигались огни, в небе ярком заря догорала…», её голос вызывал дрожь, взрослые сосредоточенно и серьёзно слушали, девчонки её ненавидели, а все мальчишки представляли себя бойцами Будённовской армии и мечтали вынести Аню из горящей избы, подожжённой белогвардейцами, или зарубить саблей всякого, кто захотел бы её обидеть.
Севка тоже так мечтал и поэтому думал, что в Аню влюблен. Вот он ловко спрыгивает с коня, врывается в избу казацкой станицы, хватает саблю из ножен, замахивается на врага, схватившего Аню, и бросается на белогвардейца – вжик! – сабля звенит, и тот падает замертво на пол, а освобожденная Аня бросает на него, Севку-красноармейца, восхищённый и благодарный взгляд. Романтика!
Но скоро выяснилось, что она ему нравилась только на сцене, пока пела. В остальное время она была, как и другие девчонки, глупой, болтливой и вредной. Один раз она даже больно шлёпнула Севку по руке, когда он нетерпеливо схватил кусок чёрного хлеба из большого алюминиевого таза, в котором дежурные разносили хлеб на завтрак и горкой выкладывали на плоские тарелки с зелёной полустертой надписью «Общепит».
– Ты что, Чернихин? – крикнула своим звонким голосом Аня. – Думаешь, тебе можно, когда другим нельзя? – и – бац его по руке. Хлеб выпал прямо на пол, Севка поднял его и виновато положил обратно в таз, но Аня ещё больше завопила:
– Ты, что, совсем того? Он ведь уже с микробами! – она тут же брезгливо вытащила злосчастный кусочек и выбросила его в мусорное ведро.
– Сама ты с микробами, – пренебрежительно сплюнул сквозь зубы Севка, сунул руки в карманы штанов и в раскачку вышел из столовой. «Вот дура, – думал он, – никакого чувства у нее нет». А ведь он только утром на неё на зарядке пялился! И то правда, что ноги у неё короткие с толстыми коленками, а из-под синих тренировочных штанов белые трусы торчат. Дура, да и только.
А Вера Маркелова была совсем другая. Внимательная, отзывчивая и… жутко красивая. Он понял, что влюбился, после того как сильно расшиб ногу, играя в футбол – Студебекер как всегда на воротах стоял и, вместо того чтобы отбить Севкин удар, плюхнулся своей нехилой массой ему на ногу. Мяч всё равно в ворота вкатился, отрикошетил от планки, но Севка больно ушибся при падении, про забитый гол уже не думал, а думал про то, что, скорей всего, Студебекер сломал ему ногу.
Мальчишки притащили Севку в медпункт и положили на противный холодный кожаный топчан. Нога опухла, почернела и ныла свинцовой тягучей болью. Позвали Веру как старшую по смене. Она играла с кем-то из вожатых в бадминтон, но тут же игру бросила, прибежала как была – с ракеткой в руке, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, неподдельно встревоженная. Положив ракетку на стул, с широко распахнутыми глазами она наклонилась к Севке:
– Чернихин, ты как? Живой?
От неё пахло солнцем, ветром, разгорячённым телом и душистым мылом.
– Живой, –
