насмешливый тон друга. – Трава растет высокая, по грудь хорошему коню. Табуны сытые! А в городе что? Много дождя – это никакой тебе радости, только сапоги рвутся!
Чокан Мусрепов, довольный своим ответом, заулыбался, обнажая крепкие, ровные зубы. Конечно, против таких слов возразить трудно. Встал с кровати, прошлепал босыми подошвами по грязноватому дубовому паркету. Высокий, плечистый, сильный. Чокан на спор может поднять коня-двухлетку и нести его сто шагов. А тут вот приходится сидеть, словно взаперти, в этой комнате. Еще недавно она служила гостиной какому-то барину, обставлена была дорогой, со вкусом подобранной мебелью, стены украшали картины в золоченых рамах, с потолка свисала большая хрустальная люстра.
Теперь ничего не осталось. Все убранство комнаты, едва хозяева сбежали, тут же растащили по своим каморкам их слуги. О картинах напоминали лишь квадраты невыгоревших обоев на стенах, а вместо люстры на потолке угрюмо торчал одинокий железный крюк. Эту комнату в солидном каменном особняке, что стоял далековато от центра Москвы – в Лефортове, военный комендант и выделил Алимбею Джангильдинову на временное проживание, ибо в гостиницах свободных мест не имелось. Все московские гостиницы были переполнены, в них разместились работники наркоматов и других государственных учреждений. Всего несколько месяцев назад, в середине марта 1918 года, правительство Советской республики во главе с Лениным переехало из Петрограда в Москву.
Джангильдинову, откровенно говоря, было все равно, где жить, а тут даже имелись некоторые преимущества: неподалеку, в бывших солдатских казармах, формировался его отряд. В комнате, которая стала вроде штаба отряда, вместе с Алимбеем расположились два его постоянных и верных спутника – Чокан и Темиргали. Это они притащили с чердака огромную французскую кровать с тугим пружинным матрацем и надумали использовать камин как костер, раздобыв кастрюлю, укрепили ее на проволоке.
Чокан подошел к камину, нагнулся, вдыхая пар, что поднимался над кипящим варевом, причмокнул губами:
– По запаху угадываю, скоро сварится. Конина с бараниной, знаешь, всегда вкусно получается.
– Конина старая. – Темиргали помешал деревянной ложкой в кастрюле. – И баранина тощая, одни ребра…
– Ой-бой! – Чокан, подражая женщинам, сокрушенно всплеснул руками. – Какой у тебя разборчивый желудок! Зачем же ты покупал такую конину и такую баранину?
– Вместе покупали. Ты, Чокан, помнишь, рядом стоял. На базаре другого мяса не имелось. Только мясо свиньи еще продавали, но мы на него даже не взглянули.
Но Чокан промолчал. И Темиргали пришлось напомнить, что сегодня утром, перед тем как снова отправиться в Кремль к товарищу Свердлову, Джангильдинов сказал: «Соберите все вещи и отвезите их в наш штабной вагон». Но когда агай ушел, он, Темиргали, вынул из своей походной сумки шкурку молодого барашка – темно-серую смушку, которую берег себе на шапку, – и предложил Чокану сходить на базар: «Вагоны уже есть, сегодня-завтра уезжаем. Давай продадим,
