style="font-size:15px;"> – Тоже, значит, одна видимость.
– Ну, майор, не скажи…
Они сделали паузу, и выпили за очередной тост главбуха.
– Помнишь, Горелов, – сказал Анатолий Михайлович, лениво жуя балык, – я тебя просил никому честь свою не отдавать?
– Помню и не отдаю!
– Однако разве перекреститься – не то же самое, что отдать честь?
– Гордыня, Михалыч, от лукавого, – надулся отец Агафоний. – Ты лучше о себе поведай. Как жил, чем жив и что здесь делаешь?
– Вышел как-то на пенсию да и подвернулась мне синекура за бывшие заслуги перед отечеством.
– Это за какие же заслуги? – ревниво поинтересовался бывший лейтенант. Его глаза блеснули воспоминаниями, не убитыми заповедью: «Не прелюбодействуй!»
– На асфальтной ниве, вестимо. Предложили, вот, возглавить службу охраны.
– И что обещают в материальном плане? – Обиды поблёкли перед возможностью и самому предложить банку охрану господа бога, дабы возглавить её полномочным представителем.
– Обещают хорошо, твоими молитвами.
– Тогда помолюсь я опосля, – разочарованно вздохнул отец Агафоний, когда в памяти промелькнуло что-то о торговцах и храме. – Давай вздрогнем по единой!
– Это можно.
Они выпили.
– А подчинённые как?
– Ух, орлы! Не чета некоторым.
Пропустив намёк мимо волосатых ушей, поп с усердием, достойным лучшего применения, продолжал допытываться:
– И какая тут сигнализация?
– Ещё не знаю. Должны на днях установить.
– Что же так?
– Как будто не знаешь, что Москва не сразу строилась!
– Понятно-о…
– Ну, ещё по единой!
– Воистину!
Они снова закусили.
– За вечную дружбу между МВД и синодом!
– Твоими бы устами, Михалыч, да мёд пить!
– За опиум для народа!
– За народ для опиума!
– За деву Марию!
– Ave!
– За страшный суд!
– И Верховную Раду!
– За отца…
– Пусть сын отвечает!
– Дурак, ты, Михалыч!.. Сына и святаго Духа!
– Кстати, как там его дела?
– Аминь!..
Город уже погряз в сумерках, когда к Димке Самохину постучался Длинный. На него было страшно смотреть. Старый вытянутый приятель весь осунулся, был бледен, как конь Апокалипсиса, а в глазах стояли слёзы.
– Что случилось? – задал Димка на диво конкретный вопрос, стремясь получить естественный ответ. Возможно, с прилагательными он хотел поступить наоборот, но был слишком поражён метаморфозой, случившейся с индифферентным поэтом.
– Рыбки…
– Что
