Почему? Да потому, что с юридической точки зрения мы всегда будем правы, если произвольно примем за продолжительность рабочего дня общесоюзный стандарт. Понятно?! Это дает нам право, к тому же, считать часы работы сверх времени общесоюзного стандарта – сверхурочными, то есть не предусмотренными контрактом и потому не подлежащими оплате. Ну, и так далее… Колесо в общем вертится, а денежки текут в наши карманы. Жаль, только, что не в наши с тобой…
Коломийцев очнулся от воспоминаний, вспомнил, что не в кабинете уже, не на работе он, а в электричке, едет к жене и сыну. Но ждут ли они его? Вряд ли, вряд ли… Главное – Света не ждет. Но ведь такой трудный день сегодня – что ему оставалось делать? Так вдруг захотелось увидеть их…
Соседи Коломийцева по электричке о чем-то яростно спорили; он прислушался.
– Мы, конечно, все скромные и хорошие были, а вспомните – не ругали нас старухи?!
– Да за что нас-то ругать?
– Как за что? Ну вот вы, я вам, вам говорю, гражданка, не носили квадратных плечиков? Носили. Тоже мода была – и носили. А старухи что?.. Старухи ворчали. Э-э… да что говорить!
– Вот и не говорите… А то защитница нашлась! Их защищать, так они скоро совсем нагишом ходить будут!
– Правильно говорите! Сядет, понимаешь, такая в такси – нафуфыренная, напомаженная, а лет-то ей шестнадцать или семнадцать, закинет ножку на ножку, а они тощие – тьфу! – и скажет этак томно: «Шеф, будь добр, прокати!» А я как гаркну: «А ну вылазь, стерва, а то я покажу сейчас шефа!» Так она испугалась, думаете? Черта лысого она испугается! Глазки прищурит, а они злые, как у змееныша, и скажет спокойно: «Не сердись, шеф. Я думала, ты мужчина. Я-то ведь женщина…» Вот они какие, все эти скромненькие! Давить их надо! Под корень!..
– Ну, это вы уж слишком. Не все же такие, нельзя же сразу всех охаивать…
– А я вам говорю, что все! Я пятнадцать лет на такси работаю, так что знаю…
А электричка, остановка за остановкой, мчит и мчит дальше. Коломийцев начинает воспринимать затянувшийся спор просто как внешний шум, а слова «молодежь… молодежь… молодежь…» уже, кажется, и не люди говорят, а мерно выстукивают колеса… Вспоминаются Коломийцеву знакомые молодые лица, начинает он тоже думать о молодежи, и снова вспоминается Павлик… Конечно же, Павлик… Он, когда отдал Коломийцеву бумагу, сказал так:
– Кое с кого причитается теперь, Антоша! – И усмехнулся торжествующе: – Если, конечно, эти кое-кто согласны на мою «диссертацию»… А уж ты, ясное дело, возьмешь эту бумагу, а? Вырвешь, схватишь, скалиться от радости будешь, а? У-у… зверь! Да на твоем бы месте я руки Павлику целовал! Пальчик за пальчиком! Понял?!
Но Коломийцев молчал. Ничего, никакого решения не мог он принять. Страшно было, что вот какой-то он не такой, как… как кто? Одним вот это сделать – раз плюнуть, другим вон то – тоже плюнуть, а ему, почему ему трудно? Да нет, не трудно даже, а почему… Как бы это сказать… Почему вот он – это именно он, Антонин Иванович Коломийцев, такой, какой есть
