соскучилась по свободному времени. По времени, не ограниченному делами. Сегодня в ее распоряжении был целый день, и специально думать, как она его проведет, не хотелось. «Пойду или поеду, куда глаза глядят, и делать буду, что захочу!» – подумала Тата и уже через сорок минут была в парке рядом с работой. «Интересно, а как так получилось?!» – спросила себя Тата. И только когда она пошла по аллее, когда вдохнула сырой запах газона, когда ее обняла тишина, она поняла, почему оказалась здесь. Потому что все ее мысли были заняты тем, что происходило между нею и Рябцевым. Что бы она ни делала, чем бы ни занималась, душу ее не покидала сладкая тревога. «Что происходит? Не кажется ли мне все это? Почему именно я? Правильно ли поступаю?» – вот это все волновало ее, когда она думала о Рябцеве. Штука была в том, что на эти вопросы она пока ответить не могла, а только переживала их, как это делает любой нормальный заинтересованный человек в начале сложных отношений. И именно поэтому она оказалась здесь – близко к месту, которое напоминало ей о Рябцеве.
Тата шла по аллее и сомневалась: «Ну, сходим мы в театр. А дальше что? Впрочем, оказалось, он не женат. Но, может, есть кто-то? И сейчас, в свой выходной, он с ней?!» – думала она, пытаясь быть осторожной и недоверчивой. Но в душе уже появилась и ревность к неизвестной, даже, может, несуществующей сопернице, появилось желание, чтобы быстрее закончились выходные и они вновь встретились в офисе.
В таких сомнениях, не успокоенная, а, наоборот, растревоженная, она добрела до конца аллеи, постояла, посмотрела на Москва-реку, потом прошлась по набережной, дошла до перекрестка и, завернув за угол ближайшего дома… нос к носу столкнулась с Геннадием Петровичем.
– А что вы здесь делаете? – растерялась Тата.
– В парке гуляю, – растерялся Рябцев.
В этот день они оба захотели быть в месте, которое напоминало бы им друг о друге.
Они на мгновение замолчали, потоптались, а потом в один голос произнесли:
– А я хотел…
– А я хотела…
Оба рассмеялись. Дальше они пошли вместе, и каждый радовался и одновременно досадовал. Радовался, потому что хотел видеть другого. Огорчался, потому что есть особенная прелесть в этих одиноких прогулках, полных предвкушения и сомнений.
Вечером в воскресенье, наблюдая, как сын что-то ищет в своем шкафу, Таисия Николаевна не выдержала:
– Гена, мне надо с тобой поговорить. И сейчас самое подходящее время. Ты никуда не спешишь и ничем особенным не занят.
– Мама, а где мои галстуки? Я вижу здесь только синий, серый и этот блестящий. А где остальные?
– Какие – остальные? – спросила Таисия Николаевна, хотя отлично поняла, о чем идет речь, – о безобразно ярких, шелковых, которые она убрала подальше с глаз.
– Остальные галстуки. Их было множество.
– Зачем тебе они? Их на работу нельзя носить.
– Мне – можно. Я руководитель отдела, – отрезал сын.
– Они – наверху, в коробке. Но я не рекомендую их надевать.
– Хорошо,
