с родной бурёнкой Поэтесса,Мчит она на выставку в Москву!
Слёз толпы она зазря не выжмет,
Лучше них – поллитра молока.
В стаде лет её Поэме – выжить!
А от Звёзд? Лишь череп да рога!
Наша дорога
Мир между Ним, Всемогущим, и человеком,
Грешным и нищим и диким не стоил бы праха пустого,
Кабы не Жертва – великая светлая Жертва Голгофы.
Шёл человек, пожирая корзинами яблоки Рая,
Но оставался здоровым и в умственной силе.
Божия Милость надменностью нашею не уязвлялась.
Грозы и моры и беды иные, но с нами Он, с нами.
Грянули сроки – и сокрыли собой, от себя, для себя мы Его сами.
Но не силою бурь и огня Он обратно Открылся.
Было открытье свободного нашего разума мукой,
И очевидности, понятой, меры и метры минуя.
Нет, не раскаянных слёз в части рабства у временной силы
Сила Извечная ждёт, а дороги познанья.
Путь отступленья – ещё не дорога,
Свет осиянный роняет порою не солнце.
К свету
Свет не познать, светилам поклоняясь,
И не откроешь Рай, в лучи играясь,
Когда в стремленье к Свету свет поник,
То даже солнце в полдень – смертный лик.
Светило Разума и в небесах светило
Извечный Свет собой не заменило.
Пускай незыблем вековечный век —
Водою канут камень, лёд и снег.
Да, воскресают и цвета, и светы,
И оживут угасшие портреты,
Но неугасшее, прищурив горний свет,
Спустившись ночью в солнечный сонет,
Окрепнет в лад сияющей Вселенной,
Восходом вечным вечновоскрешенной.
Ничья Селена
Дышат, дышат, дышат липы, дышат зимним мёртвым часом,
Снулый день в прожектор влился, он – ничейная луна.
Новой сказкой пепси-кола колет милую минутку
Дня рождения чужого, точно суть потёмок сонных.
Вечером с луны ничейной для ничейной общей жизни —
Три стакана полусонных желтоватого огня.
В парком воздухе, как раньше, липнут волосы под шапкой.
Точно в лакомый колодезь, тянет к прошлым серым дням:
Может, там ничья селена Солнцем Общим обернётся
У начала нашей жизни, у серебряного дна!?
Ветровое стекло
Вот сидим мы в машине, напускно боясь —
Где-то фара у «Скорой», как синий глаз
Фантомасовской думаной дичи,
В ночь дорога всё диче и диче.
Тьмою полит снегов каравай,
И дубы рады белым перчаткам,
Набрякает в тепле голова,
Расплываются страха начатки.
Что-то там на стекле. Или мир на стекле.
Или света умершего перья.
Вылезай, сонный хмырь, сгинь, мотор! А в седле
Сёдлам, креслам не можешь не верить.
Свет Земли за стеклом. И тревожной волной
Он штурмует надутые двери.
Стук
