охальничанью, боже упаси. До войны служил на Кавказе два с половиной года, с мая 32 года по ноябрь 34-го. В армии на него, смелого и гордого, задирался один офицер младшего чина. Да так задирался, что однажды боец не выдержал и поколотил офицера. Тот, хлюпая подбитым носом, пообещал подвести Дмитрия под трибунал. Тогда солдат решил в свое спасение слегка покалечиться. Разбежался и ударился о стену. Пришли начальники, увидели побитого Дмитрия, по-своему все поняли. Больше после этого младшего офицера-задиру никто в части не видел.
Был Дмитрий женат, но с женой – Прасковьей Дмитриевной – развелся по собственной воле из-за несносного ее характера. Соседи в армию писали, что она обижает мать Дмитрия, ругается на нее и морит голодом. Такого он стерпеть не мог, очень любил и уважал маму. Вернулся из армии – выгнал жену с громким скандалом. Детей, слава богу, с ней не случилось. Были два его брата, да оба померли. Потом всеобщая мобилизация. Война.
С войны Дмитрий вернулся уже в знатном возрасте, христовом. Понятно, что пора было жизнь устраивать с хорошей женщиной и деток заводить.
Клавдия и муж ее Дмитрий жили хорошо, спокойно. Хотя года послевоенные были голодные, слыли они людьми небедными. Дмитрий и в милиции работал, и в лесничестве. На столе мясо не редкостью бывало. На зависть соседским детям маленькую Тамару как барыню катали в саночках, обитых заячьим мехом. Рассказывал сам, будто поутру открывал дверь сторожки сразу с ружьем: под первым же деревом как есть заяц стоял.
А баранки, которые отец из Троицы на связке приносил, и с маком, и с ванилью, увившись ими как бусами, Тамара соседским детям носила. Хлеб, что соседка пекла, ей вкуснее любых сладостей казался. Запах от хлеба далеко за порог шел, аж слюной рот наливался. А у соседки орава немалая, да в придачу голодная. Слаще хлеба соседская ребятня и лакомства не видала. От Тамариных баранок и крошки не оставалось, все “подметали”. Вот и меняла Тамара с удовольствием отцовы гостинцы на хлеб стряпанный, за стол садилась вместе со старшими детьми, а сопливых малышей на руках тискала, как кукол: соседка их все рожала и рожала. Мать бранилась на Тамару: дома полный стол, дескать, зачем соседей, концы с концами еле сводящих, объедать. А Тамару все равно душистый, соседский особый запах манил. Да и с трудом она понимала, что не все живут одинаково. Помнит, правда, что мама и бабушка Маша одевались как-то иначе, чем остальные женщины. Никто больше на селе платьев с воротничками не носил, как и пальто с мехом, а одевались все в телогрейки и причесок не делали, прятали волосы под платками. А матери Тамариных друзей постоянно ЕВОНкали, ПУЩАЙкали, ОТКЕЛили и ИДТИТЬкали. Клавдия и бабушка Маша говорили иначе, по-книжному, и не кричали через пять дворов. А больше того мама запомнилась Тамаре сидящей за швейной машинкой или за книгой, и еще тихонько и ласково напевающей за делами. А дядя Алексей, хоть и пару раз наведывался к ним из Павлова Посада, таким умным Тамаре казался, что с мужиками сельскими и сравнивать нельзя было.
