живописности? К белым полям веерным, к звону в следах серебряному, к застывшей сказке, грациозно спящей на деревьях, к лучезарной драгоценности сосулек в щедром гребне, украшающем скудные крыши!
Как любила Тамара сельскую природу, никакими словами не описать, как будто с рожденья впитала, и не скажешь, что внучка городского трактирщика. Взойдет на летние холмы, изумрудным ковром застеленные, любуется васильками с ромашками под небом, обнимающим ласковым теплом, и чувствует, как сердце окрыляется, и в глазах покалывает от невозможности это чувство выразить. Под холмом овражек, колыбель для речки, что летом пересыхает, а в холода как ни в чем не бывало, из-под холмов выныривает и журчит себе, с бережком разговаривая. Бывало, даст отец дочке мешок и пошлет в луга за конским щавелем для корма скотине, а Тамара нарвет его всего ничего, на донышке мешка, а весь час ромашки с васильками собирает. Большими охапками домой несет.
Отец посмеивался: – Чем же я поросят кормить буду? Ромашками твоими?
Любимым развлечением для девятилетней Тамары был Орлик. Научившись управлять жеребцом, Тамара с разрешения отца уводила его в луга и скакала по холмам, постукивая маленькими ножками по круглым вздувающимся от жаркого дыхания бокам, и наравне с мальчишками соревновалась в скачках, не боялась – только держись! А Орлик такой умный был, привязался к девочке, как пес преданный. Она в луга его за поводья не вела, а шла впереди, и он за ней следом послушно брел. Пока она цветы ладошкой черпала в красоте луговой, широко разлитой под небом, останавливался и утыкался в ее шейку ноздрями. Ждал.
В жару купаться на пруд с мальчишками ходила. Не хуже их плавала, а то и резвей даже. Раз задержалась на пруду, не пошла домой с ребятами, так ей хотелось кувшинки достать. Залезла в зеленую жижу у берега, потянулась за белыми чашками, а они от ножки не отрываются, стебли стелются по воде как ленты нескончаемые, хоть зубами грызи. Но достала-таки три цветка, довольная на берег вылезла. Глянула, а на ногах пиявок рой, кожа черным черна. Как запрыгала она тогда от отвращения, не хуже козленка бедокурного, что зимой в их горенке отогревался, заголосила по-девчоночьи, но кувшинок не бросила. Не знала Тамара, что цветы эти без воды сразу же вянут, и все усилия ее напрасны. А тут небо потемнело, загромыхало и рухнуло стеной града. Тамара бросилась бежать, заслоняя руками то голову, то плечики от сыпавшихся ударов. Вся словно палкой исколотая прибежала к дороге, спряталась под мостом в широкой сточной трубе. Кувшинки к тому времени поникли совсем, и, посочувствовав их безжизненности, девочка разжала пальцы, отпуская на дно стока.
Такая была эта тоненькая девочка – любопытная ко всему, любующаяся всем и любящая все, что звенело жизнью под лазурной манью. Оттого из школы шла не прямой дорогой, а причудливым огибом, словно мерила-обнимала шагами лежащий под ее маленькими ступнями мир.
Когда училась в четырехлетке, то еще полбеды было. Погуляет по околице и придет
