паек дотащить.
Роганин тут же бросился выполнять команду – вместе с Шуровичем стаскивать с кузова машины бак полевой кухни и коробки с сухим пайком. Провин зло сплюнул в пыль.
– Честно говоря, мне порой жаль Провина, – сказал Антон Трошников, поглядывая на помначкара. – Ему, должно быть, очень одиноко. Живет особняком, ни с кем не общается.
– Че его жалеть-то? – пробурчал Эдик Драпко, потерев кулак. – Он рядовым-то был уродом, а с лычками так вообще скурвился.
– Это потому что мы принципиально слушаемся только Ладина, – возразил Антон.
– Нет, это потому что Провин всех нас отстоем считает, – ответил Эдик. – Так почему мы к нему должны относиться иначе? Уверен, завтра подохни он, ни одна собака не пожалеет. Еще и спасибо скажет…
– Хотел бы я посмотреть, как собаки спасибо говорят, – усмехнулся я.
– А по-моему, мы просто ведем себя с Провиным как последние сволочи, – вздохнул Антон. – Вот если бы…
– Товарищи солдаты! – раздался вычурно командирский голос позади.
Мы оглянулись. Величественной походкой нас догонял предмет нашего спора – старший сержант Провин собственной персоной. Поджав губы, он окинул нас придирчивым взглядом:
– А ну-ка, построились!
– Чего?..
– Я сказал, смирно!
Мы растерянно подчинились.
– Трошников, чего это у вас бляха в районе паха болтается? – важно сказал помначкар. – Разве вы не знаете, как солдату положено затягивать ремень? Думаете, раз мы далеко от части, можно форму одежды нарушать?
– Да ладно ты, Жека… – улыбнулся Антон, подтягивая ремень.
– Не Жека, а товарищ старший сержант! И пуговку верхнюю на кителе застегните! Вы что, рядовой, по возвращении в часть хотите на гауптвахту попасть за нарушение формы одежды? Так я вам устрою!
Улыбка исчезла с лица Трошникова. Провин по-отечески одернул на нем форму, сам застегнул ему пуговку и погрозил пальцем:
– Чтобы я больше такого не видел!
Взгляд помначкара скользнул по остальным, видимо, ища, к кому бы еще придраться, и остановился на Драпко. Эдик вызывающе вскинул подбородок, мол, «ну давай, предъяви мне что-нибудь!» Драпко был счастливым обладателем такого могучего торса, что Провин «предъявить» не рискнул – отвел глаза, повернулся и с надменным видом зашагал в караулку. Все-таки Эдика он до сих пор побаивался – помнил его кулаки с тех времен, когда еще был рядовым.
– Вот урод! – зло сказал Антон Трошников, снова расстегивая пуговицу и ослабляя ремень. – Меньше полугода как замкомвзвода, а выпендривается, будто командир части!..
Внутри караулки с мокрыми тряпками блуждали угрюмые солдаты сменяющегося караула – наводили порядок, готовя помещение к сдаче.
– Здорово, мужики! – воскликнул Трошников.
По нам скользнули равнодушные взгляды, и грязные тряпки снова заелозили
