и искрящийся в свете фар снег, – я смотрю на них в окно, и моё сердце замирает от восторга. Даже мяуканье какой-то певички по радио кажется замечательным. И слишком резкий, неестественно сладкий освежитель воздуха – качающийся листик на зеркале заднего вида – нравится мне. И сидение из потёртой кожи, от которой пахнет дешёвыми сигаретами – я глажу его, а меня переполняет радость.
Наверное, раньше было по-другому. Другие сидения, другая машина и другой водитель. Я не уверен, но думаю, что прежде они не казались мне чудом. А звёзды? Я вообще видел раньше звёзды? И этот искрящийся снег? Да… Наверное… Мысли в голове ползут, как сонные мухи, то и дело застревая, зацикливаясь на чём-то вроде песни по радио. Она режет слух, такая визгливая и немузыкальная. Но я её слышу. Это счастье – слышать снова. Я не понимаю, почему, но что это счастье, понимаю хорошо – сложно не понять, когда оно переполняет тебя, как солнечный шарик, рвётся наружу пьяной улыбкой.
Но настоящее солнце не во мне – она рядом, спит у меня на груди, горячая и сияющая. Настоящее волшебство… Смотреть на неё и больно, и сладко. Слышать дыхание, чувствовать жар её кожи на моей шее – и страшно, и притягательно.
Я обнимаю её очень осторожно: это чудо такое хрупкое! И когда ловлю любопытный взгляд таксиста в зеркале заднего вида, мне приходится подавить вспышку гнева: как он смеет так свободно смотреть на неё? Так пренебрежительно. “Оба под дурью, что ли?” – пробормотал он, когда согласился нас везти. Я понял, что его почему-то смущает моя улыбка и мой спящий ангел, но не понял, почему. Наверное, таксист не в себе. Но он не опасен, и он нам нужен: пешком мы домой не попадём. Я откуда-то чётко это знаю.
И также знаю, куда ехать: адрес на Минском шоссе всплыл в голове сам собой. Ангел сказала, что хочет домой. И мы едем домой. Дом – там, это я точно помню.
Заснеженный лес проносится мимо, сказочный в свете фар. Минуем развилку – и направо. Я бывал здесь много раз, и какая-то часть меня очень рада опять тут оказаться. Но это тихая радость, несравнимая с возможностью снова чувствовать. И исполнять желания моего ангела и солнца, моей госпожи.
У шлагбаума происходит заминка: оробевший водитель смотрит сначала на особняки вокруг площади, потом на меня. И просит какой-то пропуск.
Я не понимаю, о чём он, но делаю то, что кажется правильным, возможно, даже привычным: опускаю стекло, высовываюсь и улыбаюсь охраннику. Тот таращится в ответ и испуганно шепчет:
– Господи!
А потом истово крестится.
– Чего это он? – удивляется таксист. И смотрит на нас с куда большим подозрением.
Госпожа тихо стонет, уткнувшись мне в плечо, и я осторожно глажу её по волосам. Мы уже почти дома, солнце моё. Сейчас, ещё немного…
Таксист наблюдает за нами, крепко сжимая руль.
– Проезжайте, – бросаю я ему.
Охранник всё ещё крестится, но шлагбаум остаётся поднят, и мы трогаемся с места. Медленно едем мимо заснеженных замков во французском стиле, мимо памятника Чарли Чаплину, мимо выключенного фонтана…
