песни-молитвы, с которых мы обычно и начинали наш день. Никто не стал меня останавливать или преследовать. Утренний ветер не дарил прохлады. Я до сих пор ощущала исходивший от углей жар, и это ужасало. Лицо горело. Кончики пальцев словно раскалились. Внутри клокотала ярость.
Я перепрыгивала через заросли травы и неслась вперед по ровной линии, игнорируя петляющие тропинки. Кожаные ленты – единственная защита против пушистых стручков – ослабли и развевались на ветру. Наверное, они были похожи на дрожащее пламя, которое, казалось, вот-вот сорвется с моих рук. Впервые я поняла, почему из двух стихий именно пламя откликнулось на мой зов. Мне иногда хватало искорки, чтобы в душе разгорелась буря. Я была огнем по своей природе, разрушительной силой, которая только и ждала шанса, чтобы вырваться наружу.
Не снижая скорости и поднимая сотни брызг, я влетела в океан. Вода достигла груди, и я поплыла вперед, словно собиралась преодолеть разделяющее остров с Нуатлом море вплавь. Вода обожгла холодом, но этого было мало для тлеющего, едва сдерживаемого огня.
Я плыла до тех пор, пока не услышала перестук собственных зубов, а ноги не свело судорогой. Тогда я поняла, что потихоньку превращалась в ледышку, и, откинувшись на спину и закрыв глаза, позволила невысоким волнам вынести меня к берегу.
Океан дарил умиротворение, прибой шептал о воскрешении надежды. Я вся окоченела, когда выбралась на берег. От промозглого ветра мигом покрылась гусиной кожей, но мне было все равно, я добилась важнейшего – искра погасла.
Я вернулась в опустевший лагерь. Угли смели обратно в костер. Мне не во что было переодеваться, поэтому прямо в мокрой одежде я направилась на поле, где Безмолвные сестры собирали стручки.
Никто не удостоил меня и взгляда.
После утренней молитвы и до самого вечера – стручки, стручки, стручки, много стручков, от которых руки защищали только полоски кожи, намотанные на пальцы и ладони, ведь перчаток еще не изобрели. Кожаные бинты лучше, чем ничего, но они не давали полной защиты. Любой случайный волосок оставлял на коже багровый след, как от удара хлыстом. С каждым днем мои руки выглядели все хуже.
Нас стало на одну меньше, но ни в то, ни другое утро больше никто не выходил к костру обнаженной и готовой расстаться с волосами. Меня радовало, что я не одна такая принципиальная.
Я не признавала за собой вины. Да и вряд ли когда-нибудь смирюсь с первобытными нравами. Но в таком случае ничего не оставалось, как собирать стручки до скончания века.
А точнее – ледникового периода. Большая вода утопит и остров, и Нуатл. История не давала усомниться в этом.
Магия могла бы облегчить мой бег по раскаленным углям, но это было вопиющим нарушением традиций и нового девиза «Смирение и труд». Если с трудом ещё как-то ладилось,то смирение буквально трещало по швам. Я думала о Таше и о том, что она совершенно точно прошла очищение огнем. И знала, что помогло ей преодолеть огненную тропу.
Ненависть.
Наверняка она шла по углям медленно и уверенно, и бушевавшая внутри ненависть
