они душа в душу. Агнесса, бывало, все вокруг него ласково воркует: “Муша, Муша!” – так она его называла с нежностью.
И вдруг она с заговорщическим видом сказала мне:
– У меня есть к тебе секретная просьба. Отнеси, пожалуйста, письмо в гостиницу и там отдай его в пятнадцатый номер Ми-ро-но-ву. Запомнила? Но никому ни слова, хорошо?
Я, конечно, обещала молчать, но мне это было так странно, так неловко, так непонятно, я идти никак не хотела, страшно стеснялась. Но Агнесса меня уговорила. Адресата, к моему счастью, не оказалось (а то бы я сгорела от неловкости), и я отдала письмо швейцару, чтобы тот передал.
Лена уже тогда жила в Ростове, но как бы в пригороде, в деревне, за пустырем – Нахичевань. И вот раз Агнесса сказала, что пойдет ночевать к Лене, и ушла… И вдруг вернулась в два часа ночи. А я уже после этого письма в гостиницу начала все понимать и очень волновалась. Сейчас, думаю, все проснутся и догадаются, что она была не у Лены. Но ничего. Утром она сказала, что задержалась у подруги и побоялась идти к Лене через пустырь, поэтому и возвратилась домой. Все поверили без малейших сомнений, только мне она лукаво подмигнула, и я поняла, что мои тревожные догадки верны.
Как же я волновалась, что вот-вот что-то откроется, и будет скандал, и будет так стыдно, так стыдно! Но ничего не открылось.
9 Иван Александрович работал в милиции, а затем ему сказали: у вас высшее образование, вы человек знающий, толковый. Лучше вам пойти в промышленность, у нас не хватает грамотных людей.
И послали его на обувную фабрику заместителем директора. Но фактически директором был он, всеми делами вершил, потому что в директорах там был малограмотный выдвиженец, который ничего не понимал, ничего не делал, только шумел и ругался матом.
Вскоре Иван Александрович стал приходить очень мрачным. Наш ге-ни-аль-ней-ший [с презрением и ненавистью – это Агнесса о Сталине] тогда начинал кампанию против вредителей и саботажников[32]. Обнаружили “вредительство” и на обувной фабрике. Нашли какие-то сопревшие кожи и тут же состряпали дело. Якобы кожи опрыскали каким-то раствором, способствующим гниению, и дали им залежаться, а лаборатория делала фальшивые анализы – признавала годным то, что не годилось.
Обвинили во всем Ивана Александровича и с ним еще нескольких человек. Лет через пять они ни минуты не пробыли бы на свободе с таким обвинением, но тогда еще были другие времена, и их до суда не арестовали.
Главным “вредителем” сделали Ивана Александровича. Ну, конечно же, беспартийный, попович, с отцом связь поддерживает – как же не вредитель!
Назначили суд. Иван Александрович на работу не ходил, сказал нам с мамой: “Десять дней меня не трогайте”. Десять дней оставалось до суда.
Он сел за стол, обложился бумагами, справками, отчетами и все десять дней готовился защищать себя и других на суде. Ему разрешили защищаться самому. Он был очень аккуратен, собран – Иван Александрович. Все бумажки подобрал, разложил, распределил, рассортировал.
И
Вероятно, это 1928 год, после так называемого Шахтинского дела, процесса над “вредителями” в угольной промышленности. После процесса повсюду началась широкая кампания по борьбе с “вредителями” в промышленности.
