комиссия.
– Так это… Татьянавиктна же…
– Расцарапала вам физиономию?!
– Не, что вы! Она велела прийти на экзамен при галстуке и с бритой мордой!
– Наверное, она употребила слово «лицо»?!
– Ради торжества истины я должен сказать…
– Берите билет, Козяфкин! – вмешивается Татьянавиктна.
– Так почему же вы в пластырях?! – не унимается комиссия.
– Я брился. От страха у меня тряслись руки. Вы видите результат.
– Кого же вы так боялись?!
– Татьянувиктну!
Поерзав на стульях, комиссия осматривает Татьянувиктну с каким-то новым чувством.
– Поверьте, – начинает Татьянавиктна задушевным голосом, – это такой нахальный паразит, что я…
– Вы пристрастны! – строго констатирует комиссия.
Ответ Козяфкина сопровождается умильными причмокиваниями комиссии и змеиным шипением Татьянывиктны. Комиссия умиляется тому, как раненый Козяфкин виртуозно овладел лексикой по профессиональной тематике, Татьянавиктна бухтит о том, что отмена телесных наказаний пагубно сказывается на системе высшего образования в целом, и на студенте Козяфкине в частности.
– Вы необъективны! – укоризненно сетует комиссия. – Что это за подход – драть?
– Татьянавиктна права, – самоотверженно комментирует покаянный Козяфкин, – меня надо было драть…
– Вы такой милый мальчик! – умиляется комиссия.
– Нет, я тот еще паразит, – хлещет себя по щекам Козяфкин.
– Это пять! – сообщает комиссия.
– Сколько?! – хором переспрашивают Козяфкин и Татьянавиктна.
Словом, Козяфкин получил четыре.
Я – двадцать одну розу алого цвета и право больше этого не видеть.
– Все, Козяфкин, – сказала я, с трудом удерживая розы. – Наше с вами сотрудничество на этом закончено.
– Я к вам осенью на спецкурс приду, – ответил Козяфкин, – я уже решил…
Февраль.
По утрам почти светло. Над Кремлем в стылое небо поднимаются из Замоскворечья тугие белоснежные дымы и солнце пробует силу на золотых куполах. И город дышит бензином, морозом, и чем-то еще – февральским, утренним и неповторимым.
На факультете шумно – у профессуры конференция.
Серьезные университетские люди с портфелями и бейджиками, заполошные организаторы, крепкий кофе и вайфай под лестницей.
И в воздухе веет Большой Наукой, и даже студент Хлястиков готов к пересдаче…
У него было полно времени, больше двух недель, и он выучил все-все по моему предмету, все-все…
– Весь английский? – испуганно уточняю я.
Веселое недоумение, смущенный смех, шуршание бумаг.
Пупсиков перепутал меня с преподавателем испанского, и, слава Богу, не английский, а испанский изучил нежный розовощекий Хлястиков в совершенстве и в двухнедельный срок,
