Тамбова ли, Москвы, –разве что контужен
и никому не нужен…
Вернуться и жить
А дома всё по-старому,
а в жизни всё по-новому.
Прошёлся бы бульварами,
да сапоги с подковами.
Весна ручьями бесится,
птенцы пищат под крышами,
двадцать четыре месяца
не виданы, не слышаны.
И за телеантеннами
такая даль спокойная,
как будто бы Вселенная
вовек не зналась с войнами.
Брат учит математику,
но оглянись зачем-нибудь –
военного солдатика
рисует на учебнике.
Мать пирогами занята,
кричит из кухни весело:
– Вот рада будет Таня-то,
а то уж нос повесила!
Глядишь в окно широкое
на блещущие лужицы.
Опять вокруг да около
воспоминанья кружатся.
Брат переходит к физике,
сопит – не получается…
Гвардейская дивизия
с героями прощается.
Гремят салюты вечные,
полки идут колоннами.
А жизнь-то бесконечная,
а слёзы-то солёные.
Мыть возится с опарою,
брат – с прозою Астафьева.
И Танечка с гитарою
поет на фотографии.
Впереди – Москва
Опять газетные посулы,
пустопорожние слова…
Но, возвращаясь из Кабула,
мы знали: впереди Москва.
Так предавать, как предавали –
из-за угла, исподтишка, –
другую армию едва ли
в любые предали б века.
Нас ненавидели за силу,
и не чужие, а «свои»,
толкая в братские могилы
и бесполезные бои.
А выживших ждала расплата
и обвинение в грехах,
в которых были виноваты
те, предававшие в верхах.
И всё же из Афганистана,
его огнём закалены,
назло измене и обману
вернулись воины страны.
В демократической столице
враги добить нас не могли,
пока бессчётные границы
меж братьями не провели.
Вот-вот обрушится держава,
уже пылают города…
Но армия имеет право
стать Божьей карою тогда.
Врач
Переезжаем Саланг,
смотрим и влево и вправо:
то на обочине – танк,
то под горою – застава.
Ветер порывами бьёт.
Мы не торопимся, чтобы
не проморгать гололёд
и не заехать в сугробы.
К этому часу уже
заночевали колонны,
сгрудились, как в гараже,
дула направив на склоны.
Всё изменилось внизу —
трасса, природа, погода.
Мчим из метели в грозу,
рухнувшую с небосвода.
Молнии блещут из туч,
гром сотрясает равнину.
Даже прожекторный луч
сузился
