что ни на есть неизлечимым больным. На что ты, при упоминании мисс Клер, ещё попытаешься взбрыкнуть, заявив, что тебя такие пустяки не пугают, и если я хочу знать, то мисс Клер уже обещала до самой смерти любить тебя. «То есть до завтра», – посмотрев на часы, с глубокомысленным видом скажу я. На что вы, господин Маккейн, в момент с бледнев, покрывшись испариной, начнёте только хватать ртом так не хватающего вам воздуха. – Кубрик, насладившись безумными видами Маккейна, продолжил втаптывать в сою зависимость от него, то есть в ничтожество.
– И при этом я ещё к вам щадящее поступил. – Продолжил говорить Кубрик. – А мог бы без всякого предупреждения (увидел насколько вы самоуверенны и амбициозны, и решил, что не бывать такому), когда все гости соберутся все вместе, в гостиной за столом, объявить, что ваш вид вызывает у меня беспокойство. А как только все оставят свои дела, вилки и ложки, и со всем вниманием вначале изучающе окинут вас взглядом, – доктор за зря на ветер словами разбрасываться не будет (что очень верно, только никто не будет знать истинной подоплёки дела), – и, убедившись в верности моих слов, – с господином Маккейном явно что-то не так и происходит, вон он как нехорошо выглядит, и даже становится всё больше не понятно, что в нём нашла мисс Клер (вот доктор Кубрик совсем другое дело), – переводят на меня взгляд надежды на объяснения и постановки диагноза вам, господин Маккейн. – И настоящий Маккейн, а не тот выдуманный Кубриком Маккейн, вынужден признать, что Кубрик умеет лечить словом, вон как он захватывающе дух всё это рассказывает, что он на время даже забыл о зубной боли.
– Ну а я не спешу огорошивать присутствующую публику страшным диагнозом, я даю вам время одуматься. – Кубрик продолжает демонстрировать чудеса красноречия. – И думать вам нужно поживее, ведь время работает на меня. И чем больше я молчу, тем страшнее вырисовывает воображение испуганных гостей те носимые вами в себе болезни. А они, между прочим, могут быть крайне заразными, о чём первыми догадались те из гостей, кто ближе всего сидит к вам. Отчего они начинают незаметно отодвигаться, прижимая ко рту салфетки, используемые ими в качестве средства индивидуальной защиты от болезнетворных микробов, которыми наполнен весь ваш организм и рот в частности. Но гости на этом не останавливаются, и каждый в отдельности начинает рыться в своей памяти, вспоминая все свои контакты с вами пока за этот вечер.
И первым, кто в мрачности потемнел в лице, то это был генерал Томпсон. Он вспомнил, как был весь вечер близок к вам. – Дёрнул меня чёрт, пожать ему руку! – закипит Томпсон, начав тереть салфеткой свою руку. Но уже поздно, смертельная болезнь, – а она как минимум такова, если Маккейн её скрывает, – которую носит в себе Маккейн, наверняка уже через споры рук передалась и Томпсону, и теперь ему деваться некуда, как только пустить остаток своей жизни под откос. К чему он и приступил, схватившись за бутылку.
