превращая станцию в настоящую крепость.
Тоннели с баррикадами из мешков и двутавровых балок, вогнанных наполовину. Стальные плиты между ними, поднимаемые вверх системой блоков, для остановки состава или боевой дрезины. И караулы теперь не в пример лучше, как пару раз говаривали знакомые сталкеры за едой в «Ни рыбе…».
Сталкеры к Хаунду относились по-разному. Многие недолюбливали, было с чего. Хрен с тем, что мутант, хотя половина поначалу желала выпотрошить серокожего ублюдка быстро и незамысловато. Пришлось доказывать остроту «рихтера» и слабость человеческого тела в рукопашном бою. Даже если опытных бойцов несколько. Максимально на него как-то навалились впятером, отчекрыжив даже кусок уха. Вместе с парой любимых серебряных колец, так мило звякавших на верхнем кончике. Черт знает, чего с этими серьгами связывало, но тогда Хаунд просто озверел – в отместку оторвал каждому по половине уха.
За два года с открытия Рубежа к мутантам, разумным и относительно нормальным, в городе попривыкли. Это верно, и даже сталкеры, похоронившие много товарищей, смогли угомониться. Почти…
Не любила его братия, шаставшая снаружи, за простейшую вещь. За конкуренцию. Хаунду наверху приходилось куда проще, чем обычным людям. Ему даже потерянная недавно маска с зеркальными линзами нужна была именно как защита от солнца, в последнее время вылезавшего все чаще… натюрлих. Слепота-то ему не грозила.
Так что…
В метро он себя ощущал вполне неплохо. Без напрягов. Хорошо, когда ты Хаунд, многое не колышет, йа. Так, натюрлих, надо бы поесть. Именно поесть, эссен, то есть по-человечески. Фрессен – жрут свиньи, йа. Но сперва надо сдать трофеи. И он прекрасно знает, кто купит, не торгуясь, эту вот самую печенку, а кого затащит от трех неплохих голов крыложоров. Люди такие люди… Чуть жизнь наладится, начинают окружать себя всяким дерьмом, типа охотничьих трофеев и мебели из натурального дерева.
Крохотная будка аптеки пряталась в правом дальнем углу, зеленея намалеванным крестом на относительно чистой простыне. Хозяйку аптеки, худенькую пожилую Марьпалну, Хаунд знатно уважал. Было с чего. Хотя это не мешало ему порой желать свернуть ее сухонько-цыплячью шейку.
Марьпална и две ее коллеги, сгинувшие в последующие послевоенные годы, прискакали на Спортивную через три минуты после «Атома». И не просто так, а нагруженные, как тягловые мулы, баулами и мешками. Но главное находилось в их головах. Знания и опыт, полученные за годы работы одной из немногих рецептурных аптек Самары, расположенной в двухстах метрах от входа на станцию. И как ни старались переманить ее, единственную выжившую, на Клиническую, Марьпална стойко заняла оборону, и будка ее белела всегда чистыми стенками и вывеской. За эту самую седенькую тонкую даму все окрестные бродяги, да даже и бугры Безымянки, готовы были сжить со свету кого угодно. Потому как Марьпална умудрилась найти обезболивающее в странной плесени, росшей в одном из тоннелей. И из нее же, странно живой и рыжей, пыталась выделить основу для антибиотика. И у нее даже получалось. Еще Марьпална, пусть и с помощью легендарного студента-медика Степы, вскрывала трупы
