без сил побрела к своему месту, где, только рухнув на знакомо, по-дружески скрипнувший стул, смогла выпустить из легких напряжение в одном тяжелом выдохе. Толпа интересующихся сгрудилась вокруг нее, недоуменно разглядывая отброшенную в сторону куртку с черными разводами.
Чья-то бледная рука в темных, рваных веснушках на коже сочувственно протянула ей бледный покров влажной салфетки, остро пахнущей свежестью и почему-то сладким, мягким ароматом цветов. Ольга цапнула ее, не задумавшись, и тут же стыдливо прижала к перепачканному лицу, густо окропленному густой грязью из придорожной лужи. И только потом скосила глаза на неожиданно милосердного спасителя ее изрядно подмоченной репутации.
Руку помощи ей протянула Людмила, стеснительная, но очень проницательная девушка, имеющая связи в полиции и оттого являющаяся бесценным сотрудником, которой прощали заикающуюся речь, вечно потупленный взгляд и изъеденное веснушками простоватое лицо. С сочувствующей улыбкой и грустным, понимающим взглядом карих глаз она протягивала большую упаковку салфеток перепачканной Ольге, и та, буркнув что-то вроде избитого и опостылевшего «спасибо», принялась оттирать присохшие капли со лба.
– С тобой все в порядке? – тихонько шепнула Людмила, и сама покраснела от неуместного любопытства.
– Да. Спасибо за салфетки,– снова брякнула Ольга и разозлилась на себя за глупость, повторяющиеся благодарности и никчемный, униженный вид. Зубы скрипнули от злобы и усталости.
Людмилу толпа затерла куда-то на галерку, и она, сжимая в руках пакет с салфетками, понуро отправилась на свое рабочее место.
Всем окружающим безумно интересно было узнать, что же такого чудовищного произошло с ней, что теперь, с налитыми краснотой мочками ушей и стыдливо прикрытым салфеткой с цветочным запахом лицом, Ольга сидела, сгорбив плечи, и больше всего на свете мечтала, чтобы от нее, наконец, отстали.
Она и Людмилу-то помнила только благодаря тому, как беспощадно и всевозможно любили коверкать ее имя: добрая половина офиса называла ее «Люда», другая – «Мила», а начальство предпочитало обращаться к более официозному и помпезному «Людмила». Девушка с улыбкой отзывалась на все три имени и ни разу не закатила разбора полетов по поводу того, как ее стоит называть. Кажется, коллегу стремя именами совершенно не напрягали такие мелочи, она была рада каждому обращению к себе и со стеснительным смущением молча сносила все разночтения. И если таким поведением она хотела добиться благожелательного отношения и теплой, дружеской атмосферы, то эффект был совершенно противоположным – робкую и улыбчивую коллегу все использовали и в хвост, и в гриву, доверяя ей самые неинтересные сюжеты, прося задержаться после смены с их бумажной волокитой, подсовывая побольше дел и не благодаря за это даже короткими улыбками.
Пожалуй, она была даже большей чумазой вороной, чем Ольга, но даже эта отстраненность в делах коллектива не смогла их сплотить.
А дискуссия и предположения по поводу
