и отхлебнул пиво.
– Вообще-то это моё, – сказал интеллигентного вида человек, сидящий рядом.
– Ой… Прошу прощения, – искренне раскаялся наш знакомый. – Я думал, это мои ребята мне взяли.
Интеллигент посмотрел на нас и неожиданно воскликнул:
– Ты?!
– Ну да, это моё любимое место, – ответил мой товарищ. – Господа, знакомьтесь – наш известный Писатель.
– Давненько тебя не видел, думал, что ты отошёл от своих революционных дел.
– Чёрта с два!
– Ответ настоящего мушкетера, – подмигнул Писатель и похлопал Фиолета по плечу:
– За мой счёт, приятель, пей, для единомышленников не жалко.
– Это Фиолет, панк, который занимается непонятно чем, а это мой друг, писатель, – товарищ всегда меня так представлял, и после паузы добавлял. – Пишет тексты для наших песен.
– Приятно, приятно, – с натянутой улыбкой сказал наш собеседник. – Я, пожалуй, вернусь к своему прежнему занятию.
– Валяй.
Писатель отвернулся, разговаривая со своей спутницей. Вскоре они ушли.
– А мы в опере были, – гордо сказал я.
– И чё слушали?
– По-итальянски пели, – с видом лингвиста-эксперта сказал мой товарищ.
– Понятно. Не, я не особо оперу слушал. Только Вагнера люблю. Выделяется он сильно. Какая музыка, какой накал, чёрт бы его побрал! Да вот не особо ставят его у нас: антисемитом был. Кстати, под его увертюру к «Тангейзеру» умирал Бодлер!
– Ух ты! Правда? Надо будет послушать.
Я впервые увидел такой интерес, исходящий от моего товарища, к опере.
– Ну, как умирал… Просил играть ему периодически. А так умирал от сифилиса.
– Позор тому, кто дурно об этом подумает! – воскликнул товарищ.
– Позор!
– Позор!
В тот вечер мы все перебрали. Когда мой товарищ напивается, то иногда начинает говорить о грустных вещах грустными словами:
– Они бояться фразы "Теперь ты свободен", сказанной про человека, который покончил с собой. Они говорят, что это не выход. А в предсмертных записках люди говорят про то, как уходят в новое место, потому что старое их задушило. Люди всегда делают шаг вперёд, чтобы встретится с чем-то новым, чтобы продолжить своё движение. А движение – это свобода. Кому ты веришь? Должен будешь верить живым, потому что сам жив. Им страшно. Потому что ты уйдешь, а они останутся здесь. Ничего не изменится. Только нескольким людям станет ещё больнее без тебя. Сможешь ли ты выдержать слёзы любимой или слёзы матери?
Я предпочитал не отвечать на такие вопросы.
Вечером он вернулся на ту же самую скамейку у канала. Её пришлось подождать, Гумбольт не навещал её вечером, поэтому не знал точное время, когда она обычно должна сюда возвращаться. А вернуться должна. Она была права, у него болела душа. Постоянно вспоминались те сутки, которые он провёл наедине с умирающим
