Но люди с непонятным господину А. постоянством ломали и с удивительной ненавистью крушили его «снежные бабы»… В конце концов, душа его оказалась единым комком боли…
«Общество ошибалось? – пыталась осознать происходящее душа господина А.. – Нет, едва ли… Я?.. Да нет, я тоже не ошибаюсь. Просто я устроена иначе, – понимала о себе душа. – Не поэтому ли и служение обществу всегда оканчивается большим пшиком?», – справедливо рассудила душа господина А. и, благодатно освобождаясь от мнений общества, послала общество на х.й…
Как же хорошо и привольно стало!.. Какое благодатное ощущение воли!.. Воздух же, свежесть, простор духовный!.. Душа внушила господину А. служить отныне человеческому собору только для отмазки – перебирая бумажки в никому не нужном присутствии. Да, это гнусно, недостойно. Но иначе телу просто невозможно бытийствовать…
Решение оказалось верным, потому что душевная боль стала уменьшаться. Главное, чтобы ничто не напоминало о прошлом – о болезненном, но бесценном жизненном опыте… Чтобы оставались только выводы – вехи восшествия на Небо…
Вот почему душа господина А. так любила путешествия на тот свет, а в бытии в теле возлюбила святую великомученицу Екатерину. Ведь его Катя тоже стремилась к очень высокому.
«Екатерина, дай мне руку твою, девочка, – молила душа господина А. возлюбленную свою, – и «мы пойдём другим путём»38.
«Не могу, – отвечала ему Екатерина. – Иисус – судьба моя». —
Душе господина А. очень хотелось высказать Иисусу-из-Назарета всё, что наболело. Но она понимала, что возмущение пагубно. И убеждала себя так:
«О великое Непостижимое, подаждь мне благодать глубоко уважать мысли, чувства, слова и поступки Иисуса-из-Назарета и святой Екатерины, и, не разделяя их, бытийствовать в иной плоскости…»
Кацярына
У меня была тётушка Катерина, точнее – Кацярына, потому как родилась она в Беларуси, в Минском повете, как позже назвали место рождения её. Корни тёти Кацярыны, так сказать, из неба росли, ибо дальний предок её служил в церкви. Люциан его звали. Хорошо ли, плохо ли это – не мне судить. А только католические священники за державу болели куда как более яро, чем православные. Во всяком случае, в те времена. И ксёндз Люциан во время восстания Костюшко не только взял в руки оружие, но и отряд крестьян собрал, благословил и в бой повёл с русскими захватчиками. Только любовь к Родине, сколь не огнена она, а спасовала перед ловкостью суворовской. Отряд был разбит, а сам он полонён и пристрелен.
Отец тётушки Кацярыны также был овеян воинской славой двести лет спустя. Русский, он переселился с семьёй в Подмосковье. Там вступил в Народное ополчение, был ранен под Ярцево и увезён во временный госпиталь западнее Вязьмы. Тем временем Красная армия оставила Вязьму. Связь была нарушена. Госпиталь оказался в «котле». Тысячи солдат гибли под пулемётами, порываясь из окружения…
