И как обижают, рассказывал: ставят на горох на ночь, на холодный пол, и письма проверяют, и еще старшие ребята бьют. А тех двоих там уже нет, их куда-то в другое место увезли, откуда уже не возвращаются.
«Нинку свою отправь, бессовестная!» – мысленно взвыла Любка. Она вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. И сделать уже ничего нельзя – мать фактически согласилась! Такой обиды, боли и ненависти она не испытывала, даже когда мать волокла ее за волосы и катила пинками по улице, и хлестала вицей, когда она ушла с ребятами на ферму и забыла, что скоро матери на работу, и что надо сидеть с Николкой.
Просто забыла, с кем не бывало?
Но матери не объяснишь…
Больно как! Любка согнулась, пытаясь вздохнуть, не успев отскочить от двери, которая раскрылась.
– Ой, Любонька, я тебя задела? – встревожилась Нинкина мать.
– Перебесится! – бросила мать, грубо оттолкнув ее.
Любка с силой вдохнула воздух и взвыла, не скрывая своего ужаса, хватая мать за подол:
– Мама, не отправляй меня, я все-все сделаю, только пожалей меня!
– Перестань устраивать концерт, никто тебя никуда не отправляет! Не решено еще ничего!
Она холодно взглянула и угодливо посеменила за Нинкиной матерью, провожая ее до калитки. Любка бросилась за матерью с воплем, заметив, что Нинкина мать уходит, даже не оглянувшись.
Мать схватила ее за волосы, останавливая, запихнув на мост, закрыла за собой дверь.
– Мама, не отправляй меня! Пожалуйста… – бросилась Любка на дверь, колотя в нее кулачками и задыхаясь.
Вот! Добилась! Избавлялись от нее! И все теперь будут думать о ней, как девочке, которая не нужна никому… А Нинка осталась хорошей!
Пережить такое мог не каждый!
Бежать…
Непослушными руками, на подогнувшихся коленях, Любка вытащила из ящика плетеную корзинку, сунула булку хлеба, нож, схватила теплую куртку и вылезла через открытое окно в огород. Картофельная ботва укрыла ее надежно. Она ползком пересекла открытый участок, достав до межи, на которой росли черемухи и смородина. Тут поднялась, передохнув, и, скрываясь под густыми ветвями, выбежала на открытое колхозное поле, куда они ходили за горохом.
У леса Любка остановилась, спохватившись, что пока бежала, хоронясь от взглядов, не подумала, что идет не туда. Если в лес, то обычно ходили за речку, за фермы, там и тропинки с дорожками, и сенокосы, и малинники, и рябинники на месте старых деревень, от которых остались одни холмики. Да и всегда кого-нибудь встретишь. Всегда встречали, когда мать брала ее с собой по грибы. А еще ребята в той стороне по вечерам жгли костры.
Лес через ветви выглядел дико и сумрачно.
Этой стороны побаивались, здесь и грибы не водились, и место слыло нечистым. Поговаривали, что где-то здесь проходил колчаковский тракт, и было: с одной стороны – белые, с другой —красные, а с третьей – зеленые. А село
