Зачем тебе ребенок понадобился? Передок зачесался?
– Че косить, молоко у соседей покупаю… Сами и косите! – в сердцах бросила Тина, сплюнув. – Будто ей много надо! – она ткнула в Любку. – Литру не допросишься у вас!
Любка недовольно взглянула в сторону взрослых – громко разговаривают, так что не понять, кто прожужжал возле уха. И еще какой-то звук, похожий на тот, который она все время слышит в ушах. Но теперь он как будто отодвинулся или вышел наружу.
Женщина в нарядном белом платье с красными маками, которая отвернулась и все это время косила с недовольным лицом, повернулась с мученическим лицом.
– Было бы! Не доится корова совсем, возьми да посмотри! У меня, Тинка, трое мужиков. Не накормишь, озвереют. Да еще мать ваша на мне. А ты в доме инвалидов на всем готовеньком!
– Ты, Мотя, горшки-то повыноси за стариками! Там половина лежачие, их и помыть надо, и поворотить, и посадить, и накормить… – расстроено проговорила Тина.
– Я слышала, закрывают его? – позлорадствовала женщина в платье с маками.
– Закрывают… В город скоро всех перевезут, без работы я останусь. Ой, не знаю, что буду делать. Врач тоже уезжает, который Любку поставить на ноги обещался. И нас, нянечек, зовут. Но на первое время жилья не будет. Хотела вас попросить, девку, может, мою подержите у себя? Это ненадолго, на год… Через год, говорят, дом достроят, квартиру выдадут.
– С ума сошла? – всплеснула руками старая женщина. – Да на что она нам? Ты с ума не сходи и на нас не рассчитывай! – отрезала она. – Че мы с твоей калекой будем делать? Она лежачая, да еще корчит ее постоянно. Сопли, слюни, говно… ты ее породила, ты, давай, ее и… – старая женщина махнула рукой вдаль, отвернувшись и широко взмахнув литовкой.
Любка знала много. С сегодняшнего дня. День, в который она пришла в этот огромный и красивый мир. Всему требовалось осмысление. Значит, здесь она будет жить! Ну что ж, ей пока нравилось. Она наморщила лоб. Надо было что-то со всем этим делать, а что, она пока не знала, но так чувствовала.
Мужчина промолчал, не вмешиваясь, потянулся за оселком, который лежал рядом с Любкой. И вдруг замер с вытянутым лицом. Женщины еще о чем-то переругивались, а Любка исподлобья вглядывалась в застывшее лицо, хмуро, почуяв недоброе. Люди, которые окружали мать, ей не понравились.
Вот, значит, какая она, а эти трое их не любят…
Наверное, она испугалась. Враг был слишком близко – такой огромный! И сердитый. Любка смотрела на него исподлобья, внезапно сообразив, что его не одолеть.
И сразу почувствовала судорогу, которая вцепилась в челюсть, с силой неровно сдавливая ее – из полуоткрытого перекошенного рта по подбородку потекла слюна, которую она почувствовала не сразу, лишь когда та вымочила белое в красный горошек платье, оставляя мокрое пятно. И руки… они вдруг перестали слушаться, Любка никак не могла пошевелить сжатыми в кулаки пальцами, ноги ослабли – их она тоже больше не чувствовала.
Но мир остался, немного погрузившись во мрак, который не закрыл его, а лишь наложил отпечаток
