от взрослых, от бродячих собак, остервенело бросавшихся на мальчика, копошащегося на мусорных свалках, прямого конкурента за шанс выжить.
Затем я направился в соседний город, понимал, что убийство свяжут со мной, даже если я останусь в детском доме. Одна из воспитателей не просто видела, как я заходил в кабинет мрази, ставшей нашим директором. Она сама привела меня за руку к нему. Я плохо запомнил черты лица грёбаного извращенца, но её лицо с печатью абсолютного равнодушия, врезалось в память навсегда. Теперь я точно знал, что именно с таким лицом совершаются самые ужасные поступки. Убивает не тот, кто отдаёт приказ. Чёрт, ведь в действительности это настолько крутая отмазка для тех, кто ею пользуется, что они начинают верить в неё. Верить неистово. Со всем рвением, на которое только способен человек гнилой, мелкий, ничтожный…и в то же время совершенно неспособный принять свою вину.
Равнодушие и раболепное выполнение откровенно жестоких приказов – что может быть хуже? Можно сколько угодно прикрываться тем, что к твоей голове приставлен пистолет и поставлен жестокий выбор – или ты, или тебя. В тот момент, когда ты выбираешь себя, ты делаешь выбор. И убиваешь тоже ты, а не приказ, не твое звание и не положение.
Я тоже сделал свой выбор. Много лет спустя, когда стучался в дверь к благообразной старушке с покрытой монашеским апостольником волосами. И когда смотрел в её сузившиеся в попытке узнать незнакомца глаза…и расширившиеся в испуге зрачки, когда она всё же признала. Равнодушие к жестокости страшнее самой жестокости. Потому что вторая честнее. Она не скрывает отвратительное нутро своего раба. А вот безразличие…это маска для собственной чёрной души. В тот день я содрал этот покрытый трещинами лжи и времени слепок с её лица, чтобы обнажить всю мерзость, которая пряталась под ним, перерезав её дряблую шею.
Это был мой второй приезд в родной город…иногда хотелось смеяться от этого слова, но да, всё же именно тот адский котел и был моим родным городом.
А до этого были месяцы и годы скитаний. Были драки с такими же убогими бродяжками, как я, за найденную на очередной свалке наполовину протухшую еду. Были стычки с полицейскими и приводы в разные приюты, из которых сбегал сразу же.
И была Мэри…чёрт побери…когда-то у меня была Мэри.
***
Натан смотрел вслед уехавшему мальчику и мысленно прощался с ним. Да, он оказался всё же тем ещё трусом, если так и не нашёл в себе силы просто заговорить. А сейчас его ждала дорога. Натан усмехнулся, глядя на недовольно насупившегося и упершего руки в бока жирного садовника, пристально следящего за ним. Махнул ему на прощание рукой и услышал короткие возмущенные ругательства в свой адрес. Как бы там ни было, мужчина за всё это время ни разу ни полицию не вызвал, ни хозяевам не пожаловался на оборвыша, периодически появлявшегося возле ворот их дома.
Он оставлял этот город (который уже там по счёту?) позади с твёрдым намерением никогда больше не возвращаться. Тем более наступали холода, и ему уже так надоело мотаться по улицам. А Брен, его новый знакомый, местный чудак с вечно измазанной
