изобретений моего гениального отца, доктора Айзека Уэллса. В большей степени гения, чем отца.
Я выглядываю в окно, и оно показывает мне густые и зловещие грозовые тучи. Настройка по умолчанию: реальность. Я провожу по экрану рукой, и меня ослепляет красная вспышка.
– Черт возьми, Брэм, – ворчит Хартман, отворачиваясь от света.
– Извини, – шепчу я, взмахом руки регулируя яркость.
Когда все успокаивается и тучи уходят, я вижу то, что осталось от Сентрала, нашего города. Бурыми пятнами выделяются более холодные, затопленные районы. Поразительно, что там все еще живут люди. Я подхожу ближе и смотрю вниз, отчего в животе что-то подрагивает. Я не очень хорошо переношу высоту, а здесь она запредельная. Если бы коммерческие авиакомпании до сих пор выполняли полеты, мы бы смотрели сверху вниз на пролетающие лайнеры.
Прямо под моим окном, у основания Башни, разгорается красное свечение. Жар тысяч тел фриверов пузырится, подобно лаве. Я поднимаю кулак и широко растопыриваю пальцы. Окно подчиняется и увеличивает изображение. Лава превращается в рой огненных муравьев, которые пытаются вторгнуться в наше гнездо, чтобы забрать свою королеву.
Им это не удастся.
Жестом руки я снова увеличиваю изображение. Теперь я вижу их лица. Красное пламя их гнева. Некоторые плачут. Конечно, все мужчины. Большинство из них никогда не видели настоящую, живую женщину. В мире осталось немного женщин, но они, в основном, надежно спрятаны в домах, куда мужчинам вход заказан, и уединенных святилищах. Самой молодой из них, кроме Евы, шестьдесят шесть лет, это последняя из тех, кто родился до полувековой засухи. Я ни разу не встречал женщин, когда жил там, в городе. За исключением своей матери, разумеется. Я практически не вижу их и в рядах нынешних протестующих – большинство из них слишком стары или слишком напуганы. Они боятся нас. Боятся мужчин. Боятся того мира, в котором мы живем. Отныне все мы – исчезающие виды, и женщины – самый редкий.
Окно вспыхивает ослепительно-белым. Стены дрожат. На этот раз взрыв устраивают не бунтовщики, а мы. Взрыв не смертельный, разумеется: в конце концов, мы и так под угрозой исчезновения. Отпугивающий газ обычно делает свое дело, разгоняя даже самых стойких фриверов, и тогда толпы с криками разбегаются по домам.
Я провожу по экрану обеими руками, и окно возвращается к реальности. Грозовые тучи. Эти вечные грозовые тучи. С замиранием сердца я смотрю на то, что мы сделали с нашей планетой. Идиоты. Вот что происходит с миром, который в течение полувека населяли лишь мужчины, поколения мальчишек без всякой надежды на будущее. Они разрушают его. Неизбежно. Три мировые войны – и вот что от него осталось.
Все это произошло еще до моего рождения.
И до рождения Евы.
К тому времени, как Ева появилась на свет, мир превратился в то, что мы имеем сегодня. Это то, что предстоит спасать нашей «спасительнице». Я слишком молод, чтобы помнить хоть что-то из эпохи «до рождества Евы», но я читал книги по истории. В отсутствие будущего поколения,
