Аксюта привел всадников в густые кушири[7] на самом берегу ерика. В сгущающейся темноте вечера указал рукой на стоптанный копытами берег у воды:
– Здесь казаки переправляются на лодках и вплавь с лошадьми, а сторожа не держат, поскольку никто об этой переправе, кроме их самих, не знает. Да и добраться сюда через высоченные камыши не каждый сможет, гать-то тайная.
Целый день, опасаясь засады, хан наблюдал за переправой. Похоже, пленник не врал – на том берегу за все время не показалось ни одной живой души. Получив последний доклад уже в сумерках, хан объявил переправу на рассвете следующего дня и дал команду отдыхать.
Утром, выслушав разведчиков, так никого и не заметивших за ночь на противоположном берегу, он еще раз внимательно вгляделся в глаза Степана. И снова никакого подвоха в них не обнаружил. Немного мутноватые зеленые глаза. Как у всех. Нет, не как у всех. В самой глубине зрачков Аззат увидел страх, страх смерти. И тогда он махнул рукой, указывая на противоположный берег. И сам первым скинул азям[8].
Ногаи, поторапливаясь, разделись. Уложив одежду и оружие в тюки, притороченные к седлам, они ступили в холодную осеннюю воду. Кожа сразу покрылась пупырышками, зубы застучали марши. Низкорослые кони с длинными нестриженными гривами упрямились, еще меньше людей желая лезть в воду этим зябким осенним утром. Ногаи вполголоса ругались, кнуты паутами жалили вздрагивающие крупы.
На рыбалку отправились, еще туман не садился на сырые кусты. Сторожко, чтобы не разбудить родителей, спавших в другой половине куреня, и младшого брата Василька с сестрой Красавой, расположившихся на соседних лавках, выбрались из куреня.
Светало. На востоке небо окрасилось в светлые тона, по самому краю словно окаймленные кровавой полоской. Братья-близнецы Валуй и Борзята Лукины замерли у дверей, прислушиваясь: никого не разбудили? Поеживаясь, коротко оглядели округу. Низенький плетень с вывешенными на кольях старенькими кувшинами, узенькая тропка, уводящая со двора, замершие в сумраке угадывающиеся соседские курени[9] под камышовыми крышами. Вроде тихо. Густо пахло прелыми листьями и рыбной требухой. Давеча родичи натрудились, допоздна пластая рыбу и густо посыпая ее солью на зиму. Как и весь десятидворный юрт в эти погожие осенние деньки. Парням не хотелось поднимать своих ни свет ни заря, еще успеют рубахи потом пропитаться. И только так подумали, как дверь чуть скрипнула, и в образовавшуюся щель скользнула Красава в длинной, до пят, рубахе. Набросив на голые плечи платок, она окинула замерших братьев заботливым взглядом:
– Поесть-то взяли чего? Опять не позамтракавши, поди.
– Так, это, – Борзята смущенно пригладил взъерошенные волосы, – не проголодались ишшо.
Валуй, подтверждая, кивнул.
– Мы, правда, не хотим.
Красава хмыкнула:
– Не проголодались они. Стойте, счас вынесу, –
Заросли кустарника, диколесье.
Халат.
Дома у казаков.
