отсыревшие почти до бедер штанины налились тяжестью. Но братья, с детства привыкшие проводить большую часть дня на реке, не замечали этого.
Утренняя мягкая тишина текла над туманной водой, ветер еще не проснулся, и листья высоченных тополей чуть покачивались, словно сонные. Знакомая тропинка уводила вдоль ерика. У замаскированного поста – невысокого стожка камышей – они уважительно поздоровались с разлохмаченным дежурным, выставившим голову в прореху. Он делом занимается – на посту стоит. Парни, по юному возрасту к охране еще не привлекавшиеся, слегка позавидовали. Игнатка – молодой казак, может, на пару лет постарше Лукиных – проводил казаков веселым взглядом: «На рыбалку собрались – надо будет вечерком поинтересоваться, как улов», – и снова скрылся в глубине стога.
Саженей через двести парни вышли на участок ерика, закрепленный за семьей Лукиных.
Валуй, почесав распахнутую крепкую грудь всей пятерней и вздохнув свежего осеннего воздуха, вытянул из халабуды[10] загодя припрятанную легкую долбленку. Вместе с Борзятой столкнули ее на парящую воду. Испугавшись плеска, из зарослей выскочила заполошная кряква и, суматошно махая крыльями, плюхнулась на середину протоки. Братья равнодушно повернули головы и, узнав птицу, отвернулись. Были дела поважней какой-то там утки, хоть и по-осеннему жирной. В другой раз оно бы со всей душой, но не сейчас.
Оттащив волок[11] на середину протоки, скинули буй и повернули к берегу. У самой воды длинноногая чапура[12]чистила перья, расправив белоснежное крыло и совсем не обращая внимание на людей.
– Знает, образина, что невкусная, – Борзята кивнул на птицу.
– Точно, – поддержал брат, – не голодные годы.
Крупная рыбина хлестанула хвостом выше по течению, и братья дружно прислушались.
– Осятр!
– Не, шшука! Но здоровая!
– Ладно, айда дальше, нам еще два волока кидать.
Валуй уселся в лодку, туда же сложили невода. Борзята зашагал берегом. Утренняя прохлада заливала заросли, над водой скапливался густой туман. Высокие белолисты[13]и ольха подступали почти к самой воде. Толстые корни, высохшие за лето до каменной твердости, цеплялись за ичиги[14], шагалось не в лад, и Борзята позавидовал брату, лениво толкающемуся веслами вдоль берега. Вспомнив, как вечером младший братишка Василек, цепляясь попеременно то к нему, то к Валую просился на рыбалку, усмехнулся. «Привязчивый же какой. Еще бы чуть-чуть, и уступили. Не, нечего ему туточки делать. Работы на двоих, третий только мешался бы, – еще раз убедив себя в правильности отказа, Борзята почему-то не почувствовал облегчения. – А может, и надо было захватить братца. Глядишь, и пособил бы чего. Уж больно хотел малой».
Почти у ног крякнула спросонья раздувшаяся от важности лягушка, и Борзята неожиданно вздрогнул. И тут же забеспокоился: «Чего это со мной? Ерунда какая-то! Лягушка напугала! Квакушка, хоть и недобрая примета, но не вздрагивать же на каждое «ква?»
Шалаш, временная постройка.
Сеть.
Цапля.
Тополя.
Кожаная казацкая обувь без каблуков, наподобие сапогов.
