чадолюбие её не было слепым. С первого дня своих отношений с дочерью, она затеяла их так, чтобы Настя знала, что мама её очень любит, но в доме главная не она, что правила поведения разумны и придуманы для того, чтобы им следовать. Что «нет», значит «нет» – хоть ты и милый ребенок, это еще не дает тебе права делать все, что вздумается. Таким образом ребенок наш получил хорошее воспитание.
Но кроме того, когда Анастасия немного подросла и начала осознавать окружающее, она разделила с мамой одну общую боль – неадекватное поведение своей бабушки.
Возможно, и покойная Мария Афанасьевна была не самостоятельным индивидуумом в глазах Тамары Борисовны, а неотъемлемой частью – хотя и не самой лучшей – её эго. И очень даже может быть, что её запойные пьянки – своеобразный протест против пуританского диктата суровой дочери. Но настаивать на этом утверждении не решусь.
Как-то вот так было все устроено в покинутой мною семье, но и это не главное…
А, кстати – как я там жил? Прежде всего вспоминается ощущение невероятной усталости. Молодой семье нужны были деньги, и я работал по полторы смены – с восьми утра до восьми вечера – мастером и станочником в инструментальном цехе Южноуральского арматурно-изоляторного завода. Возвращался домой на автобусе порой кругами, засыпая в дороге. Дома пьяная теща всю ночь стучала в дверь нашей спальни каблуком туфли, приговаривая: «Томка-дура, сделай аборт! Не хочу ребенка от него…» Жена, лежа рядом, удерживала меня от расправы над потерявшей берега своей пьяной матери. Ненависть и усталость – вот чем запомнился первый год моей супружеской жизни. На второй год родилась Настя, а я однажды не сдержался, отправив тещу в нокаут жестоким апперкотом. И ушел…
Ушел, всем существом, всеми внутренностями постигая – что-то сдвигается со своего места. Чувствовал как в мою кровь, в каждую мою клеточку и капилляр проникает мысль о маленькой дочери. Настенька, Господи боже мой, Настенька! Что будет с тобой?
Живя у родителей, я стал приходящим папой – иногда даже оставался ночевать, если теща была в добром здравии. Все было хорошо… А вот когда уходил, дочь со слезами на глазах смотрела на меня. Она могла плакать, могла не плакать, но всегда глядела так, словно готовилась к тому, что я больше к ней не приду.
Чувство вины перед бывшей женой почти никогда не отпускает меня – обычно я ощущаю его как легкое прикосновение потных пальцев. Вина стремится пробраться в любую щель, быть одновременно повсюду, проскользнуть из прошлого в настоящее чтобы задеть и укорить. Вина моя перед ней, как симптом хронической болезни – то ослабевает, то усиливается. Чем меньше Тома нравится мне, тем сильней достает вина перед ней, порой доводя до слез.
Но кроме ребенка было еще кое-что общее между мной и бывшей женой – мы были одиноки в своих муках и стыде, мы были бесполезны друг другу. Тамара Борисовна была чрезмерно суровой и жестокой по сравнению со мной. Я-то вырос в нормальной семье, а она свое детство и юность провела
