о был сердит. В конце концов, он так старался, спешил с долгожданными вестями, а хозяйка даже не приоткрыла раму, хоть всегда чувствует его появление. Мчись тут к ней через весь город, лети, задыхайся, предвкушай её изумление, ласковое поглаживание пёрышек, свежевскопанную грядку с вкусными жи-ирненькими червяками, блюдце сладкого молока, отобранное у кота… И натыкайся на закрытое окно. Тьфу! Одно слово – ведьма! Знает, что Аллан прилетит, но всё делает, чтобы его позлить.
Над его головой засмеялись. Услышь кто этот волнующий грудной смех – так и вообразил бы себе прелестницу, в коей чудесным образом ужились и юношеский задор, и флер особой зрелости, несущей в себе не какой-то гипотетический закат, но лишь новые грани совершенства, что раскрываются со временем. И не ошибся бы. Даму, гостеприимно распахнувшую окно, язык не повернулся бы назвать старухой, о нет! разве что величественной пожилой лейди. Настоящей лейди, из тех, в чьих жилах отливает благородной синевой кровь Артских королей. Безупречная осанка зрительно делала хозяйку выше, простое утреннее платье винного цвета подчёркивало тончайшую талию и стройные ноги, не потерявшие изящности линий, оттеняло белизну седины, взбитой в пышную причёску. Ярко-синие глаза лукаво щурились.
Ею, как античной статуэткой, можно было любоваться бесконечно, и, восхищаясь, признавать, что возраст для таких, как она, всего лишь количество оборотов планеты вокруг светила.
Дама снисходительно-ласково улыбнулась.
– Не сердись, Аллан. Я знала, что ты появишься, но никак не ожидала тебя так рано. Залетай. Ах, да, прости, милый…
Это кроткое «прости» стоило нескольких минут ожидания и неудобств, право же! Да к тому же, лейди соизволила подхватить крупное, прямо скажем – увесистое тельце Птица и аккуратнейшим образом извлечь его из плена горшков герани… или петуний, шутт их знает. Главное, что они мешали распахнуть ему крылья. Ворон догадывался, что хозяйке просто-напросто нравится эта игра в стервозную ведьму, забывающую о верном помощнике, что она незло потешается над его возмущённым пыхтением, но где-то в глубине души, пусть и очень глубоко, разгорается в ней в такие моменты искорка умиления. За которую старый Аллан По готов был, ежели понадобится, продать душу.
А у пернатых созданий есть душа, и даже не спорьте с трёхсотлетним Птицем. Есть. По крайней мере, у фамильяров.
На время он отвлёкся и даже забыл о сведениях, которые весь полёт складывал в своей умной голове, чтобы преподнести по нарастающей степени важности и удивить адресата. Ласковые пальцы погладили его по голове, перебрали пёрышки на крыльях, отливающих синевой, нежно провели пару раз по вискам, где, как у человека, серебрилось несколько белых пуховинок, похожих на седину.
– Старый мой друг, притворщик… – проворковала дама. – Ну, будет, будет. Я же знаю, что ты уже не дуешься.
Она вновь засмеялась и пересадила гостя на своё плечо. Ворча и устраиваясь, он без всякого зазрения совести вонзил когти глубже: не в плоть, разумеется, а в специально устроенный для него наплечник, который по желанию хозяйки оказывался то на правом плече, то на левом, смотря куда она пристраивала бывшего фамильяра. Официально бывшего. Ибо в памяти целого света – по крайней мере, столичного – лейди Дафна Мансу осталась без вести пропавшей в далёком-далёком путешествии, в которое порой отправляются маги, перевалившие свой тысячелетний рубеж. Поговаривали, что эти корифеи отбывают вовсе не умирать, а странствовать по иным мирам, считая свою миссию на Арте выполненной, а обязательства, налагаемые сильнейшим Даром, исчерпанными. Вернувшихся оттуда можно было пересчитать по пальцам одной руки. А потому никто и предположить не мог, что сильнейшая ведьма Арта обустроилась ныне здесь, в скромном домике столицы Королевства. И что иногда к ней нет-нет, да и залетает друг, которого она, не решившись когда-то взять с собой по обидной причине – преклонному возрасту, ха! – оставила на попечение бывшего ученика.
Одно утешало ворона при расставании с госпожой: это был лучший её ученик.
А когда через пять лет разлуки тоскующее сердце Птица неожиданно и так привычно затрепетало, он понял: хозяйка вернулась! И ринулся в небо, паря над крышами, выискивая знакомый маячок-огонёк… С той поры прошло около года, и он уже привык и к маленькому домику, ничем не напоминавшему бывший хозяйкин замок, мрачноватый, но обжитой и по-своему уютный; и к светлому саду, в котором – вот чудачество-то! – вперемежку с клумбами красовались грядки с овощами и зеленью, и паслась бодливая коза, суровая и желтоглазая. Если хочешь быть неузнанной – смени не только имя, но и личность; вот именно, не личину, а личность. Натуру, так сказать. А с новой натурой, когда в неё вживёшься, появятся и новые привычки, и соответствующие причуды… Пусть. Лишь бы его, Аллана, встречали каждый раз с улыбкой.
В саду под зацветающей яблоней поджидал чайный стол. Ворон с удовольствием отведал традиционного кекса с изюмом и цукатами, потёрся клювом о салфетку и выпалил, наконец:
– Пр-риехали тилар-рийцы! Тайно, пор-рталом!
