кто-то другой внутри наблюдал за её метаниями бесстрастно, холодно, просто дожидаясь окончания тягостного действа.
Неподалёку взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца. Машинально Регина обернулась…
…и оцепенела, судорожно вцепившись в капюшон, не замечая, что руки, сведённые в кулаки, начинают мелко трястись.
Печатая шаг по звонкому промёрзшему асфальту, к расступающейся толпе приближалась… она сама. Регина Литинских. Только не русоволосая, а ярко-рыжая, ослепительно-рыжая, с зелёными, горящими нездоровым мрачным светом, глазами, в развевающемся изумрудно-золотом бурнусе и с каким-то скипетром в руке… Отчего-то этот скипетр показался Регине самым ирреальным в происходящем, она так и впилась в него взглядом, будто он был самым что ни на есть величайшим свидетельством того, что всё вокруг – морок, галлюцинация, хренов гипноз, сон, дурман, наваждение… Не могло же этакое твориться на самом деле!
Но Маринка, Маришка, новоиспечённая вдова с запухшими от плача глазами, завизжала по-настоящему, вполне реально. Голос её так и ввинчивался в уши, срывая покров странного безразличия, до сей поры более-менее ограждающего Регину от принятия действительности. И вот тут ей стало страшно. Настолько, что лишь вцепившись в застывшего рядом мужчину, пребывающего в полной прострации, она не грохнулась в обморок и кое как устояла на ногах.
Внезапно вдова замолчала, словно подавившись криком. Застыла с распяленным ртом, задрав в беззвучном вое голову к небу, как подстреленная волчица, заломив руки… Не двигались детские фигурки, тянувшие её за пальто. Да и взрослые – родственники с повязанными на рукавах траурными повязками, распорядители похорон, непременные соседи, зеваки, незнакомые мужчины и женщины – все словно окаменели с выпученными от удивления и негодования глазами, подавшись вперёд, кто негодуя, кто в злорадном любопытстве…
…И стали покрываться изморозью, как те воробьи в сугробе, недавно напугавшие Регину.
Какое-то чёрное пятно шевельнулось где-то высоко-высоко, на пролёте пожарной лестницы, и издало некий звук, напоминающий сдавленное карканье. Но Регина отметила его лишь краем сознания. Осознавая, как никогда, свои бессилие и беспомощность, она следила за своим двойником.
Вот вторая Регина, не обращая внимания на замороженных, по-прежнему чеканя шаг, приблизилась к гробу. Рина услышала едва уловимый скрип, шарканье – и с лёгким удивлением поняла, что это она сама, скребя подошвами по асфальту, огибает толпу, чтобы не упустить из поля зрения… самозванку? Клона? Вот пришелица склонилась и замерла над красивым мужчиной, отдалённо напоминающим первую Ринкину любовь, но каким-то постаревшим, навек помещённым в деревянный ящик, которого она так боялась. И лицо его… серое, словно припудренное, с подкрашенными губами и неестественно чёрными, подведёнными бровями, было надменным и строгим, как никогда при жизни…
– Мой, –
