style="font-size:15px;"> – Люда, зачем вы пришли? – Александр стоял напротив неё и сосредоточенно смотрел ей прямо в лицо.
– Я хочу вам рассказать кое-что…, просто потому, что мне некому рассказать. Вы видели, часто большая чёрная машина стоит у моей калитки, это машина старшего брата моего мужа. Он в ней сидит и не выходит, а только ждёт, что я подойду и спрошу его, зачем он здесь. Но я тоже не пойду, теперь уже никогда не подойду к нему…, никогда.
– Ему что-то нужно от вас?
– Вероятней всего да, иначе зачем он здесь? Я хочу вас спросить…, да вас обоих: знаете вы какое самое страшное оружие есть против человека?
– Равнодушие…, несправедливость, обман…? – мы гадали, поглядывая на её чуть улыбающееся лицо.
– Истерика! Обычная человеческая истерика. Только она способна разрушить жизнь человека до основания и ничто другое. Против неё человек безоружен, совсем беспомощен. Дай ей волю только один раз и жизнь твоя закончилась, так и знай. Я вам расскажу, потому что это очень важно. Мне осталось совсем немного, а он очень боится того, что я уйду и со мной, вероятней всего, уйдёт какая-то тайна, о которой я даже не догадываюсь. И «тень» он свою ко мне не пришлёт. Потому я пришла к вам. Я знала твою мать Александр много лет и сказала тебе тогда, что она была сильной женщиной, а потом дома опять задала себе этот вопрос, а в чём сила женщины? Почему так внезапно и мучительно умирала Надюша, разве она была слабой? Но она умерла, и кто мне ответит: почему именно она? Почему такой молодой, разве это справедливо, разве она в чём-то провинилась? Я отвечу – потому, что она помогала людям и потому умерла. Мне нестерпимо хочется проклясть того, кто допустил её смерть, разве Творец справедлив, что отнимает жизнь у добрых и отзывчивых людей, при этом наказывая их за их же доброту…!? – Я чувствовал, что у Люды совсем нет сил, она очень слаба, голова её раскачивалась из стороны в сторону и она с трудом уже руками старалась опереться из последних сил о подлокотники кресла чтобы не упасть…, наконец она откинулась на спинку и с облегчением вздохнула. – Она иногда неделями не появлялась дома, всё время проводила в больнице. У них там очень хорошие условия: есть где отдохнуть, переодеться, поесть, помыться…, я тогда и не ждала её, не беспокоилась. А она пришла где-то дней через пять или шесть днём, сказала, что подменили до утра, мол такой необычный больной, за которым нужен постоянный уход. А сама про себя улыбается, что-то о своём думает, ну я же вижу, что с дочерью что-то произошло. Уже вечером разговорились, по секрету: «Знаешь, мам, я его стесняюсь, – а сама краснеет и так смущённо улыбается, – не знаю почему, но стесняюсь. Он лежит пластом, ничего не говорит, даже глаз почти не открывает, ну я его обрабатываю, а сама глаза отвожу, – и хихикает, – прямо как будто в первый раз. Ну я стараюсь с ним вести себя так же как с другими больными, не показываю виду…, даже строже, чтобы он чего не подумал». «Да ты влюбилась в него». «Да…, наверное,». Проболтали мы с ней почти до утра, а утром она пошла на работу, как обычно. Вдруг неожиданно приходит домой днём, я смотрю, а она даже не бледная, а какая-то серая, прямо как смерть ходячая
