Несчастный, видимо, умер от травматичности самой операции.
Очередная неудача к прежней горечи и прежним сомнениям добавила чувство уныния. Николай Николаевич тут же, на следующий день, распорядился выписать из клиники всех больных раком пищевода как неоперабельных.
Вечером мы вышли из клиники вместе с Чечулиным и долго шли молча, думая, наверное, об одном и том же.
– Как, Федя, не усомнился? – вдруг спросил он. – Не опустились руки?
– Как видишь, Саша, прежние они, – ответил я, показывая ладони.
– Выходит, повоюем?
– Иначе не мыслю.
– Тогда к твоим вот тебе моя рука! – Его рукопожатие было крепким, ободряющим, как обещание в трудностях находиться рядом.
А жизнь клиники шла своим чередом. Научные планы, обновляемые ежегодно, новые темы работ, новые поиски… Николай Николаевич, как всегда, строго требовал от нас лишь совершенно объективных данных, полученных на основе беспристрастного изучения фактов; не уставал повторять, что для науки одинаково важны как положительные данные, так и отрицательные – лишь бы они были точны и честны. Я после двух удачных операций (на легких – у Веры Игнатьевой, на кардиальном отделе пищевода – у П. И. Гущина) усиленно продолжал изучение этих разделов хирургии. Больных, которые настойчиво просили о таких операциях, в то время (1946–1947 годы) поступало в клинику много. Николай Николаевич, всячески поддерживавший наши начинания в хирургии легких и пищевода, стремился, с одной стороны, оградить своих учеников от неудач, с другой – вместе с нами искал пути к новым попыткам… Вопрос ставился так: на первых порах не нужно брать на операцию очень тяжелых больных. Неуспех при операции у них надолго отодвинет возможность оперировать более крепких людей.
Но одно дело планировать, сидя в кабинете или в библиотеке за книгой, другое дело – шумно врывающаяся в двери клиники сама жизнь. Она заставляет оставлять в стороне все холодные рассуждения, и мы поступаем так, как подсказывают нам чувства и совесть.
Так совершенно неожиданно для нас самих пришлось принять в клинику больного в крайне тяжелом состоянии…
Михаил Иванович Тропин работал бухгалтером в леспромхозе карельского поселка Лахденпохья. В свои шестьдесят лет он не знал, что такое болезни, а если, случалось, подхватывал простуду, парился в собственной баньке и пил чай с малиновым вареньем, а потом укрывался медвежьей полостью… Наутро знакомой дорогой шел в контору. И когда подписывал документы на выплату кому-либо денег по медицинскому бюллетеню, качал головой, словно недоумевая, как это люди умудряются болеть. Казалось, что долгий и надежный век отпущен ему судьбой.
Но однажды, торопясь на службу, он проглотил кусок жесткого мяса, не разжевав его как следует. Проглотил и тут же почувствовал: кусок застрял в пищеводе. Стал пить воду, много пил, и в конце концов кусочек
