во двор. У дверей хлева она поскользнулась, не удержалась на ногах и упала. Подойник покатился по обледеневшей земле. Протяжно охнув, Катя поднялась, подобрала подойник, вошла в хлев. Коровы неторопливо повернули к ней свои глупые глаза, тягуче замычали.
Все еще кривясь от боли в пояснице, Катя похлопала по раздутому боку пегой буренки, ласково проговорила:
– Ну, милая, че ты?..
Подставив чурбачок, Катя присела и почувствовала, как боль спустилась вниз живота. Она не смогла сдержать стона, но потянулась за подойником. От этого движения боль стала совсем нестерпимой, прожгла все тело, ударила в голову, замутила сознание. Катя медленно, словно засыпая, повалилась набок.
Когда она приоткрыла веки, на нее равнодушно смотрели выпученные глаза жующей нескончаемую жвачку коровы. Боль немного отступила, пришла опустошающая слабость, и Кате вдруг подумалось, что она сейчас умрет, а этого ей так страшно не хотелось, что уже от самой этой мысли она зашлась в истошном, по-животному безнадежном крике.
Тимофей ворвался в хлев в одном исподнем. За ним прибежал Лука Ипатьевич. Оба застыли, не зная что делать. По лицу Кати бежали слезы, и она отвернулась, чтобы не видеть вытаращившегося от испуга и непонимания Тимофея.
Вошла свекровка. Поджав губы так, что они превратились в одну узкую синеватую полоску, нахмурилась. Оглядела побуревшую юбку, скользнула глазами по оголившимся до колен ногам, произнесла едко:
– Че, скинула?
И столько в ее голосе было злости, почти не скрываемой ненависти, столько желания, чтобы сноха вообще больше не поднялась и никогда не переступала их порога, что Кате стало жутко.
– Скинула! – почти выкрикнула Катя, перебарывая захлестывающую ее волну жути и обезволивающей слабости.
Свекровь молча вышла.
Тимофей хотел подхватить Катю на руки, но она отстранила его, закусив губу, перевернулась на живот, уперлась в усыпанный соломой земляной пол, с трудом разогнула колени, оторвала пальцы от пола, медленно распрямилась и, пошатываясь, побрела к дверям, скользя ладонью по пыльной бревенчатой стене.
Тимофей с ужасом уставился на пятно крови, расплывшееся на том месте, где только что лежала Катя.
– Че вылупился?! – ткнул сына в плечо Лука Ипатьевич, сердито сплюнул и добавил: – Айда в избу!
Торопливо кивнув, Тимофей послушно поплелся за отцом.
В комнате он взглянул на неподвижно лежащую лицом к стене Катю, хотел что-то сказать, но махнул рукой и, круто развернувшись, вышел. Схватив с гвоздя полушубок, слепо всунул руки в рукава и, не застегиваясь, широкими шагами пересек двор.
В кабаке никого не было, только в дальнем углу, примостившись возле печи, громко швыркал жидким чаем хромоногий Митька Штукин.
Услышав, как хлопнула входная дверь, из-за пестрой засаленной занавески вышел кабатчик Тихон Лобанов. При виде Тимофея рыжие брови кабатчика поползли вверх, казалось, даже правый глаз, затянутый бельмом, и тот выражал удивление. Редким гостем в заведении был Тимоха Сысоев, а уж в этакую
