с трудом мог представить мужа Лары без нее. Он слишком любит Лару, чтобы суметь выйти из ее тени. Он вряд ли стал бы колотить посуду, если бы Лара ушла.
Он просто перестал бы жить, как вьюн, которого отодрали от дерева и выбросили на дорогу.
– Он бы умер, – сказал я.
– Вот еще! – вспыхнула Лара.
Похоже, она возмутилась тому, что ее Жужелица вообще способен умереть, словно в этом было что-то противоестественное.
– Интересно, мне разрешат придти на Левины похороны? – спросил я.
О чем бы мы ни говорили, мои мысли крутились вокруг одного и того же.
– Зачем ему умирать? – голос Лары звучал раздраженно.
– Конечно, – кивнул я и продолжил эхом, – Зачем ему умирать?
Я поймал себя на мысли, что все это время – с самого ухода Левы – говорю о нем, как о покойнике. Вот ведь: я еще кричал, бил посуду и двигал мебель, а сам уже с ним попрощался, потому что из мертвых не возвращаются.
В конце-концов, Лева умер по моей вине. Я выгнал его. Можно сказать, что я его убил.
– Зачем тебе надо жениться? – спросил его я, разрушив волшебную тишину утра, и мне показалось в тот момент, что мой голос удвоился в воздухе, сделавшись не ответом, а пророчеством. Из моего вопроса было ясно, что он зря обманывает какую-то женщину, которой вздумалось от него беременеть. Сейчас я не помню, в каких подробностях я узнал про их секс в машине, потом еще раз в квартире его мамы, прямо на диване. А в последний раз она сказала, что беременна, и Лева обрадовался.
Об этом Лева мне не сказал, я помню точно. Но я могу представить себе его радость, потому что я с ним не только спал. Женщина, с которой он не только работал, оказалась беременна. Она ждала ребенка, который станет его продолжением. У Левы будет деточка. Он хотел детей – и однажды, не то в шутку, не в то всерьез, предлагал устроить нам суррогатную мать. Я смеялся.
Странно, что для детей ему понадобилась моя смерть. Да, я умер. Сыграл в ящик. Дал дуба. Именно так. Ведь если я вычеркнул Леву из жизни, то почему бы ему не считать, что это сдох?
Лева выглядел обиженным ребенком, когда я, как ужаленный, выскочил из постели и, бегая по квартире, сбрасывал в кучу его вещи. На полу оказалась рамочка с морскими ракушками, кофейный сервиз из меди, а еще футболки, рубашки, брюки и даже носки, часть которых я выудил из стиральной машины.
– Уматывай, – сказал я, распахнув дверь. Я понимал, что выгляжу глупо, но менее опереточной развязки мне в голову не пришло: опыт расставаний у меня гораздо скромнее, чем казалось.
А точнее – его не было вовсе.
Прежде люди уходили. Или уходил я. Но это был всего лишь уход, а не проводы.
В тот момент, когда я голым стоял в прихожей и тыкал в раскрытую дверь, я понимал, что это прощание.
Я любил Леву.
Ни разу ему об этом не сказав.
Лева говорил, что любит меня.
В итоге,
