голос Лары повысился до визга, словно она пилила железку, – Этот вопрос был ее навязчивой идеей. Я думаю, она его задавала даже когда оставалась одна, – Лара прыснула, – Представь, стоит голая в ванной и себя в зеркало спрашивает: «Вы хотите знать с кем я живу?» Хотя не думаю, что даже себе самой она говорила правду.
– Трудно говорить правду. Даже себе трудно. Это не каждый может, – помолчав немного, согласился я, – Думаешь, он тоже будет так, как эта… твоя… голая в ванной?
Лара заглянула в чайную чашку, в которой плескался коньяк. Мы сидели у меня на кухне и пили коньяк из чайных чашек. Бокалов не было. После ухода Левы я перебил все, что бьется. Уцелели только чашки. Потом пришла Лара и принесла коньяк. Она купила его, чтобы «было весело» и, что самое удивительное, не ошиблась. Мне было если не весело, то по-крайней мере, не противно, хотя еще пару часов назад я был уверен, что горький привкус навсегда поселился у меня во рту, а розовая пелена, время от времени заливающая глаза, стала неотменимой, как рассвет.
Или закат.
В конце зимы мы спали с Левой. Потом наступила весна.
В начале марта Лева сказал, что собирается жениться.
– Так надо, – сказал он.
Он лежал на боку и смотрел на меня. Его глаза блестели, будто он только что выпил. Было раннее утро, и я до сих пор не понимаю, зачем мы проснулись в такую рань, потому что это были выходные, и мы могли бы спать до самого обеда, а проснувшись долго валяться в постели, рисовать друг на друге узоры и ссориться, кто встает и варит кофе.
Но в тот раз он проснулся по-солдатски. Уверен, он открыл глаза, как по команде. Ему нужно было сказать. И мне кажется, что я тоже проснулся по приказу. Чтобы услышать.
Когда живешь с человеком, то твоя жизнь выравнивается в унисон с его жизнью. Бывало, что я, чувствуя левино пробуждение, просыпался на пару минут раньше и лежал с открытыми глазами, считая, что оберегаю его возвращение к жизни. Я люблю этот момент, когда тишина еще звенит, а бытовые звуки приобретают волшебный окрас – даже тиканье часов удваивается мистическим эхом. С какого времени я его люблю, точно не могу сказать. Мне кажется, что я всегда любил эти ранние утра, но не исключено, что я стал их любить лишь после того, как полюбил Леву.
Полюбил.
Странно: мы были вместе часть осени и одну зиму. Немалый срок, если иметь учесть, что у всех наших приятелей вечная любовь длилась не более пары недель. Но ни осенью, ни зимой я ни разу не сказал ему, что люблю его.
А весной было поздно.
– Я люблю его, – всхлип вырвался сам собой, взвившись к кухонному потолку, и мне показалось, что эхо осыпает меня колкой стеклянной крошкой.
– Жалость какая, – сказала Лара.
Ее голос звучал фальшиво.
Мне стало стыдно. Я понял, что за последние часы Лара уже достаточно наслушалась. «Наконец-то», – зафиксировал мой внутренний голос новое душевное движение. Прежде я был занят звенящей тоской,
