Нюкжин. – Имеете право. Только знаете, как сказал о Челкаше один умный критик? Он сказал: "Челкаш достиг свободы, потому что от всего освободился, – и стал никому не нужен".
Нюкжин подводил итог тому, не законченному в палатке разговору, втайне надеясь, что до Мерипова дойдет его слово. Хоть в последний момент. Но Мерипов молчал. Если жизнь не убедила его, то что могли сделать слова, даже если они сказаны умным критиком.
Старшина снова посторонился в дверях, выпуская Нюкжина.
– Счастливого Вам плавания!
– Благодарствую!
Они поднялись на палубу. Теперь Нюкжин мог хорошенько рассмотреть его. Лицо темное, кожа как дубленная и в морщинках. А глаза светлые, водянистые, видимо когда-то были голубыми.
– А на него плюньте, – сказал старшина. – Умный человек всегда найдет чему поучиться и у дурака, а дурак и от умного ни чему не научится.
Нюкжин покачал головой.
– Мерипов не дурак. Он просто смотрит не в ту сторону. Но живет он с нами на одной планете, на Луну его не спишешь.
И тут над высоким берегом, над родными болотами заурчало, застрекотало знакомое, ожидаемое!
– Борт! – с берега крикнул Кеша.
Он уже показывал руками куда надо приземлиться. Вертолет точно опустился около их имущества.
Нюкжин подбежал как раз, когда лопасти перестали вращаться.
Открылась дверца, высунулся борт-механик.
– Ваш груз?
– Наш.
– Сколько?
– Килограммов четыреста…
– Ну, давайте…
– Быстрее! – как обычно добавил пилот, выглядывая из окошка кабины. Но и после того, как Нюкжин и Кеша загрузились, пришлось ждать еще минут двадцать. Наконец, пыля через все летное поле, подкатил бензовоз. Баки дозаправили горючим, а пилотам передали большой мешок. Не пустой. Нюкжин подумал: "Рыба! Мороженная".
– По местам!..
Удивительное ощущение испытываешь, взлетая на вертолете. Только что ты стоял на земле и вот, без разгона, без разбега, без крыльев – ты в воздухе! Словно подвесили тебя на ниточке и поднимают все выше, выше. И оглушительный грохот над головой.
И пережив волнующее ощущение отрыва от земли, Нюкжин разглядел убегающие под колеса домики Средне-Колымска, широкую, бурую гладь Колымы, зеленый вездеход на палубе маленькой баржонки… Но тут из под вертолета выскочил берег и стал оттеснять Колыму в сторону… В иллюминаторе показалась знакомая, родная Колымская низменность.
И Нюкжин не поверил! Внизу, на все четыре стороны, просматривалась черная, залитая водой, изрытая оспинами озер мокрая земля. Не просто мокрая, не просто земля, а грязная хлябь, где живому человеку не поставить ногу. Он разом вспомнил гипотезу, по которой мамонты тонули в оттаявших суглинках. Сейчас она показалась ему вполне правдоподобной.
Но по грязи, по черноте бугров с чахлой щетиной угнетенного низко рослого леса, тянулась отчетливая, местами разболтанная
