чтобы не видеть картинки семейного быта (острые края, которых будут ранить его всю оставшуюся жизнь, так он ощущал это физически из своего воображаемого будущего), Востриков ушел на нежилую часть квартиры. Пристроился там в одной из комнат в пыльном кресле и взял в руки первую попавшуюся книгу с трудов вытянув ее из прессованной массы разномастных поживших томов с туго набитых стеллажей в пол. Кресло скрипело, паркет под креслом скрежетал, поперечина больно врезалась в ягодицы, а на книге золотился оттиск «Ян». Востриков начал читать про Батыя и Русь. Батый жег русские города, страницы депрессивно желтели, буквы скакали и крючками царапали глаза незнакомым шрифтом, а внутри у Вострикова полыхала обида и сильно дергало фингал под глазом.
Потом Вострикова нашла жена и у них случился самый прекрасный секс в их жизни.
Когда жена уснула, упершись носом в бок Вострикову, он все пытался представить ее молодой, и как они с Востриковым любили друг друга первый раз на липком линолеуме бабкиной квартиры, но получалось почему-то только вспомнить себя – мерзнущего в ожидании переполненного троллейбуса посреди серой и неопрятной зимы, в руках у Вострикова нелепая сумка с расстегнутой молнией (потому что не влазит!), а внутри сумки завернутый в одеяло видеомагнитофон, который он везет будущей Востриковской жене, чтобы показать «Основной инстинкт» и вообще удивить.
Утром жена Вострикова подтвердила, что уходит от него, и никакой к Вострикову любви не испытывает, а как мужчина Востриков ей совсем не интересен. Ее слова так контрастировали с настроением прошлой ночи, что Востриков их сразу позабыл, запомнив только то, что с этого момента он один, и жены как бы у него и нет. А может и семьи.
Востриков совсем перестал выходит со своей нежилой половины. Только ночью он тайком пробирался на кухню чтобы черпануть пару ложек холодного супа или настрогать себе бутербродов с теперь уже получается чужой колбасой. Прижав расползающиеся бутерброды к животу, Востриков еще осторожно успевал постоять и посмотреть, как Томочка и жена Вострикова размашисто спят на одной кровати.
Остальное время Востриков проводил на подоконнике глядя во двор или читая старые пожухлые книжки.
На подоконнике Вострикова постоянно преследовали картины из детства, того самого, когда он приезжал в поселок к бабушке. Там, окна второго этажа выходили на козырек книжного магазина. Рубероид на козырьке плавился от жары и жутко пах. Прямо под окном растекался разбитый и пыльный асфальт – это была тупиковая дорога почти без движения, потом шел разновеликий ряд гаражей, по которым так заманчиво устраивать забег с трепетом 6-летнего сердца перед особо широкими пропастями заросшими лопухами. Дальше, за гаражами расползалось массивное картофельное поле – белое, коричневое, зеленое или черное в зависимости от сезона. Поле упиралось в остроконечный еловый лес, почти на самой линии горизонта, в самом лесу конечно еще и сосны, и березы,
