сомнительный возраст двадцать семь, и тридцать три, и все последующие, до которых Алекс Гринблат еще не добрался, напрочь законсервировавшись в своих тридцати пяти. Надо бы вынести из холла пепельницы с окурками, куда только смотрит Фатима?
На дворец Бахия в обрамлении бледно-сиреневого.
– …Мы пришли, – говорю я, остановившись перед дверью Доминика и переводя дух.
– Стучите, – командует Алекс.
Но и без его понуканий я впиваюсь костяшками в слегка разбухшее от постоянной влажности дерево.
Никакого ответа.
– Доминик, это я! Открой!
– Он мог куда-нибудь уйти, – замечает Алекс.
– Вряд ли. Он наверняка дома.
За дверью по-прежнему тихо. Спустя минуту тишина начинает раздражать меня.
– Доминик! Мы же договаривались, Доминик!..
Шорох, шлепанье босых ног, покашливание – слава богу, хоть какие-то подвижки.
– Это ты, Саша́?
– Ну конечно!
Мне не нравится голос Доминика: придушенный, хриплый, дрожащий как осиновый лист, загнанный. Он пропитан влагой, так же, как вход в его берлогу, ничего хорошего ждать от этой влаги не приходится. С Домиником что-то не так, это чувствуется и через дверь.
– Черт возьми, Доминик! Откроешь ты или нет?
Покашливание переходит в сопение, как будто Доминик пробежал марафонскую дистанцию и остановился в пяти метрах от финиша: двигаться дальше он не в состоянии, бедняга Доминик. Остается надеяться, что ему еще хватит сил повернуть ключ в замке.
– Мы пришли посмотреть доски, – уламываю я Доминика. – Я ведь говорила тебе…
Дверь распахивается – наконец-то!
Дверь распахивается, и передо мной предстает Доминик. То есть я понимаю, что это он, ведь никого другого здесь быть не должно. Перемены, произошедшие в Доминике за те несколько часов, что мы не виделись, разительны. Полнота, и без того его не красившая, теперь кажется болезненной, щеки обвисли, глаза ввалились, по вискам струится пот, губы запеклись и покрылись струпьями. Картина, открывшаяся мне, так неожиданна и так страшна, что я не в состоянии произнести ни слова. Если бы мужем Фатимы был не Наби, а сам Доминик, я решила бы, что он потерял кого-то из близнецов, Джамиля или Джамаля, или, что вероятнее, – их обоих.
Доминик раздавлен. Уничтожен. Он едва держится на ногах.
– Что-то случилось? – решаюсь спросить я.
– Ничего. Все в порядке.
– Ты неважно выглядишь, Доминик.
Сколько раз то же говорил мне сам Доминик – и по гораздо более ничтожным поводам!
– Я же сказал – все в порядке!
– Это Алекс Гринблат, – представляю я стоящего за моей спиной Алекса. – Он заинтересовался твоими досками. Прилетел сюда ради них. Ты впустишь нас?
Доминик колеблется. Облизывает струпья на губах. Скребет щетину на подбородке. Хватается за дверной косяк; единственное, что
